"Когда уйду навеки"

ЧАСТЬ I

ВСПОМИНАНИЯ СОБРАТА

С отцом Романом и отцом Алексием меня свела академия. Отец Роман учился несколько позже меня, а отец Алексий пришел в семинарию после института. Это был 1988 год, первый год моего преподавания. Преподавал я общецерковную историю на втором курсе семинарии – там и познакомился с отцом Алексием, который был в числе студентов.

Поначалу жизнь ближе свела меня с отцом Романом. Я был преподавателем, а он после окончания академии принял монашество, был рукоположен в иеродиакона, занимался Иконописной школой. Чуть позже поступил в братию Троице-Сергиевой Лавры. В это время отец Алексий уже был рукоположен и служил священником на приходе. А вскоре отец Роман перешел в Данилов монастырь и стал нести нелегкое послушание эконома обители. Что их объединяло? Мне кажется, очень многое. Прежде всего – их православная вера и любовь к России, русской истории. Затем – их музыкальный, песенный дар. Ведь в памяти очень многих людей они остались именно как создатели и исполнители этого своеобразного песенного жанра – духовных кантов. А ещё их объединяла очень похожая повседневная жизнь.

Отец Роман был экономом большого столичного монастыря, – дело хлопотное, требующее немалых сил, знаний, умения работать с людьми. Но и отец Алексий у себя на приходе тоже занимался ремонтом, восстановлением храма, – а в то же время должен был духовно опекать и воспитывать своих прихожан.

С 1991 года я служил ректором семинарии в Ставрополе, и конечно, мне часто приходилось бывать в Москве. Останавливался я всегда в Даниловом монастыре, и от отца Романа и отца Алексия получал самую разнообразную поддержку. Наши дружеские взаимоотношения не прерывались.

Помню, как-то раз уезжал в Ставрополь, поезд отходил с Павелецкого вокзала. Я стоял возле Данилова монастыря и ждал машину, с водителем которой договорился. И машина не пришла! А у меня – очень много книг, которые я закупил в Москве для семинарской библиотеки. Что делать?

И тут появляется отец Алексий, который приехал в Данилов на своём автомобиле. Я спрашиваю: "Отец Алексий, ты что сейчас делаешь?" А он мне: "А что нужно?" Сразу, не задумываясь, готов был прийти на помощь. Я объяснил, что произошло, и он быстро хватает книги, мы забрасываем их в машину, едем и успеваем к поезду буквально за несколько минут до отхода. Помню, как стоит на перроне отец Алексий, запыхавшийся, весь сияющий улыбкой, и видно, что он счастлив оттого, что сделал доброе дело. Конечно, и к отцу Роману всегда можно было обратиться. Все те годы, когда я приезжал в Данилов монастырь из Ставрополя, я неизменно находил там поддержку.

Отец Роман и отец Алексий и в академию ко мне приезжали, и бывали у меня, когда я в 1995 году стал ректором. За день до их гибели мы с отцом Глебом виделись с отцом Романом, разговаривали, дружески общались. Ничего не предвещало беды, а на следующий день пришла скорбная весть.

Сейчас, вспоминая наше общение и думая об отце Романе и отце Алексии, я размышляю над тем значением, которое имела их деятельность по собиранию духовных стихов, их творчество. Ведь чем человек ближе к Богу, тем меньше он нуждается в каком-то внешнем оформлении богослужения, пении в том числе. Когда святитель Феофан Затворник служил Литургию, там никто не пел, этого не нужно было, он сам про себя читал молитвы. Если же человек находится здесь, в этом мире, то очень важно, как поёт хор в храме. Необходимо некое оформление богослужения, ведь храм человека, приходящего из этого суетного мира, как бы охватывает и помещает в совершенно другой мир – это некое представление образа Царствия Небесного, но здесь, на земле. Человек весь день провел в работе, в трудах; он приходит в храм и слышит стройное пение, видит всё благолепие, красоту и торжественность богослужения, аскетическую красоту иконы. Это на него определённым образом воздействует, настраивает на восприятие высокой духовности, Бога, уводит из этого суетного мира. Так вот, то, что пели отец Роман и отец Алексий – это не богослужебное пение, но скорее, я бы сказал, творчество, предназначенное для тех, кто ищет дорогу к храму. Да, их канты очень нравились православным людям, и я всегда в дороге, когда далеко еду, слушаю эти канты. Но мне кажется, самое большое значение они имеют для людей, которые, возможно, находятся в поиске и их душа способна воспринять Православную Церковь. И песнопения, канты – как первый шаг на этом пути, они заставляют задуматься о смысле жизни человека, о его временности пребывания здесь. Мне кажется, это основная, очень ценная сторона такого творчества.

Я приведу один пример. Уже после их гибели как-то одна женщина попросила её подвезти, а у меня как раз была включена в машине запись с их песнями. Эта женщина оказалась сотрудницей музея, человеком, имеющим определённое отношение к искусству, но далеким от Церкви, и это пение произвело на нее необычайное впечатление. Мы с ней разговорились, и она спросила: "А почему они так много поют о смерти?" Этот вопрос меня самого заставил задуматься – действительно, и в одном канте, и в другом говорится о смысле жизни и о временности пребывания человека здесь. Настолько их творчество носило отпечаток вечности! И она заметила: "Да, они, должно быть, уже спели своё". Эта женщина, человек интеллигентный, имеющая дело с произведениями искусства, смогла услышать в этих песнопениях нечто такое, с чем она никогда не сталкивалась. Мне кажется, таких вот встреч с этими кантами людей околоцерковных, малоцерковных и церковных в том числе, было немало, и они многих заставляют задуматься о смысле жизни.

Мы, конечно, чисто по-человечески сокрушаемся, что они ушли из жизни молодыми и что так рано свершилась воля Божия, но у Господа всё совершается так, как Он считает нужным. Господь забрал их из этого мира, но их творчество осталось. Знаете, в шутку говорят: "Один человек оставил след в жизни, а другой наследил". Можно уверенно сказать, что отец Роман и отец Алексий действительно оставили в жизни след, и довольно яркий. Обычно говорят, что вот, человек прожил долгую жизнь, результат его жизни тот-то и тот-то, проделана такая-то работа. Они прожили недолго, но результат их трудов виден всем.

Отцу Роману и отцу Алексию всегда была небезразлична судьба людей. Спросишь иногда: "Где отец Роман?" – а он неожиданно собрался и, никому не говоря ни слова, поехал проведать в больнице человека тяжело больного, может быть, умирающего. "Где отец Алексий?" – он сломя голову несётся туда, где происходят трагические события 1993 года и, используя свой опыт врача, помогает там пострадавшим. Такой, выражаясь светским языком, была их универсальная деятельность – везде до всего им было дело, они, насколько могли, старались помогать людям. Я думаю, им благодарны многие, нашедшие в отце Романе и отце Алексии поддержку в трудные минуты жизни.

23

"Брат Глеб, вели грести..."

Игумен Глеб (Кожевников)

Отец Алексий вошел в нашу память в тот период, когда он учился в Московской Духовной Академии на заочном отделении. Когда он ещё в семинарию поступил, и пристанищем его были наши кельи, – он жил у меня или у отца Филиппа. Он понимал, что бремя гостеприимства не всегда бывает легким, потому что заочников было много: в своё время у меня учился и родной брат, и двоюродный, и отец Сергий Николаев тоже был на заочном отделении, потом отец Геннадий Огрызков перешел на это отделение. Отец Геннадий, правда, чаще уезжал домой, но тем не менее круг был очень большой, и если все приходили просто поучить в келье конспекты или попить чайку, то обычный жизненный порядок нарушался. И отец Алексий, всё это понимая, сразу же, переступив порог, сгребал все чашки, ложки, всё мыл, вытирал стол, иной раз и подметал – в общем, делал всю необходимую уборку, причем так непринужденно, от души, что невольно вызывал к себе расположение. Ну, потом, конечно же, когда снимал таким образом напряжение своим внезапным визитом, – а его визиты всегда были внезапными, – раскрывал свой ларчик, доставал оттуда что-нибудь к чаю, ставили чаек, и он говорил: "Ну, сейчас бы неплохо, конечно, от мирской жизни отвлечься часок, а потом – за конспекты". Иногда это получалось, а иногда и нет, но тем не менее где-то уже утром он уходил на экзамен и всегда возвращался только с хорошими оценками. Был однажды у него такой казус: он отвечал одному из самых старых преподавателей латинского языка и, видимо, понадеявшись, что помнит латынь, перепутал какие-то ударения. Тот очень возмутился, а отец Алексий говорит: "Это, вы знаете, медицинская практика, так многолетние труды на меня подействовали, что я это перепутал". И преподаватель всё же поставил ему хорошую оценку. Отец Алексий очень смеялся: "В общем-то, если бы не удалось отговориться, он бы меня склонениями и спряжениями просто засыпал". Отец Алексий человек был очень находчивый и очень, очень неконфликтный – всегда старался любую ситуацию сглаживать, чтобы не возникало каких-либо ссор, обид. Это у него очень хорошо получалось. Если зародился в разговоре спор, то он, когда это переходило какие-то рамки, начинал всех останавливать и переводить разговор на другое или просто откровенно предлагать, чтобы оставили эту тему. Это миролюбие в нём было с тех пор, как я его помню. А ещё нам вместе с ним и отцом Романом несколько раз удавалось выбираться на рыбалку, отдохнуть. Все мы разделяли это увлечение. Отец Алексий любил повторять слова моего старшего брата: "В семью нужна рыба". Мой брат со своим другом, уходя на рыбалку на весь день, таким образом объясняли, почему они не делают что-то по хозяйству, не помогают. Это была такая рыбацкая хитрость – они идут как добытчики продуктов, чтобы в семье была рыба. Отцу Алексию это выражение очень понравилось, и, отправляясь на рыбалку, он, словно флаг, нёс его впереди себя. Это развилось даже в некую стройную систему: в семью нужна рыба, и рыбалка – это не отдых, а тяжёлый труд по добыче насущного хлеба, и, отправляясь на рыбалку, отец Алексий прежде всего заботится о семье, о детях, о любимой жене, а мы с отцом Романом – о ближних, о братьях, которых хотим угостить свежей рыбой. То есть такая хитрая философия, которая оправдывала эти наши походы, многочасовые поездки на речку, ловлю рыбы и прочее – отдых, купание. Это была, конечно, совершенно невинная хитрость, а когда об этом слышал кто-то из монашествующей братии или матушка и родные отца Алексия, им было не обидно, что они подолгу его не видят. Иногда удавалось выловить очень много рыбы, и тогда отец Алексий с отцом Романом всегда радовались и говорили – вот как много они поймали рыбы, и какой это был труд, и как они устали, трудясь для ближних. А ещё отец Алексий, подобно тому как Серафим Саровский всех приветствовал "Христос воскресе, радость ты моя!", всегда говорил при встрече: "Солнце моё, здравствуй, солнце моё!" И так он это искренне восклицал! Отец Сергий Николаев до сих пор, когда вспоминает отца Алексия, то именно эти его слова – "Солнце моё, здравствуй, солнце моё!" Видно, в его памяти они навсегда запечатлелись. Мы вместе бывали в Свято-Даниловом монастыре, это было связано с творчеством отца Алексия, они с отцом Романом записывали там свои кассеты. Понятно, что это особый труд – не просто пришел и спел, нужно было репетировать, иной раз что-то не получалось, что-то приходилось переделывать. Отец Алексий мог подолгу не бывать дома, проводя вместе с отцом Романом время за этой работой, и матушка Ирина всегда беспокоилась, что отец Алексий где-то далеко, не с семьёй. Отец Алексий с отцом Романом всегда искали какие-то веские оправдания, объясняя, почему это необходимо. Ну, а если я оказывался рядом, то они меня сразу подключали: "Мы уже просили вчера и третьего дня, сегодня ты должен попросить, сказать – матушка, вот тут отец Алексий нужен для Церкви, для общества, объяснить ей". И мне приходилось звонить и с серьёзным видом говорить: матушка, вот так и так, тут такие дела. Она никогда не отказывала, правда, – потому что, наверное, я нечасто звонил в отличие от них. Отец Алексий потом всегда говорил, что матушка – это свой человек, "свой парень", он всегда отзывался о ней хорошо, с большой любовью и уважением. И говорил, что у него есть такая мечта – чтобы его семья ещё выросла. Он жалеет свою матушку, хочет, чтобы она немного отдохнула, и вот она немножко отдохнет – и тогда у них появится ещё ребёнок. И это, говорил он, обязательно будет, и будет скоро. К сожалению, не успел он увеличить свою семью. Но это было его какой-то радужной мечтой, и он всегда очень трепетно об этом говорил. Случалось, что мы как дети ходили на елку, будучи уже священниками, а отец Роман – диаконом. Мы ходили однажды на детскую рождественскую елку, устроенную в Свято-Даниловом монастыре. Отец Роман сказал: "Батюшка там будет говорить какое-то приветствие, и нам надо тоже поучаствовать, чтобы быть рядом с батюшкой". И мы пошли, и пели там детские колядки. Это было очень забавно и чудно, что взрослые бородатые дяди поют такие простые детские рождественские песнопения. Мы даже рассказали какой-то стишок. Все очень веселились, а мы так старались серьёзно, потом раскланялись, разошлись, и отец Роман нам даже дал по конфетке. Отец Алексий всегда с радостью участвовал в таких праздниках, он очень любил детей, был и детский врач, и отец. Он и сам порой старался быть таким незлобивым ребенком, говорил, что так даже и по жизни идти легче, потому что этот мир слишком уж сложный, можно даже сказать жестокий. Видимо, это было связано с его переживаниями вокруг освобождения территории храма больницы Склифосовского, когда ему приходилось сталкиваться с высокопоставленными чиновниками. Во все подробности он нас, конечно, не посвящал, но было ясно, что там не всё просто. Говорил, что ему даже угрожали, потому что он старался за свою правду, или правду Божию, а это затрагивало какие-то чисто человеческие интересы других людей. Хочется вспомнить, как отец Алексий и отец Роман сочиняли песню "Былина". Они писали ночью. Так получилось, что я тоже оказался в монастыре. Я уже улегся спать, а они пошли записывать эту песню. Было, наверное, ближе к полуночи или даже за полночь. И вот где-то часа в два или три ночи они приходят и говорят: "Мы только что написали песню, посвятили её тебе и сейчас хотим исполнить". Они меня будят, а я как медведь, которого подняли посреди зимы. Я говорю: "Что вы тут хулиганите, такая ночь, такой сон глубокий, а вы мне тут посвящаете песни!" А они, тем не менее, всё же стараются меня разбудить, потому что у них радостное настроение и они хотят им поделиться. Отец Алексий с отцом Романом как дети радовались, что у них получилось, и в то же время их огорчало, что они не могут найти во мне достойного слушателя, что тот, кому посвящена эта песня, не может первым её послушать. Они меня даже посадили на диване. Я посидел, посидел, послушал, покивал головой, но так до конца и не проснулся. Потом, наутро, когда я уже выспался, я к ним прихожу и говорю: "Ну, какую тут песню вы написали, надо её исполнить!" – а они крепко спят.

28

Звонкий Алёша

Протоиерей Александр Торик

Мы называли его Алёша-врач. Теперь, вспоминая о нём, и о том, что нас связывало, мне хочется назвать его – "звонкий Алёша". Познакомились мы с ним в 1984 году, когда я, тогда ещё художник, милостью Божией приведен был в село Алексино, Рузского района Московской области, в храм Покрова Пресвятой Богородицы на послушание алтарника. Для того чтобы лучше понять отца Алексия Грачёва, необходимо иметь представление об Алексине и об "алексинцах", так как он был классический "алексинец". Промыслом Божиим день, когда я впервые перешагнул порог Алексинского храма в качестве кандидата в алтарники, был и первым днем служения там приснопоминаемого батюшки, отца Василия Владышевского. Это был замечательный пастырь, сочетавший в себе удивительную простоту и доступность (качества, перенятые у него многими "алексинскими" священниками, в том числе и отцом Алексием) с широкой духовной и светской образованностью и огромной начитанностью. Его любовь к людям, доброта и сердечность покоряли всех приходящих к нему и, через него, ко Христу. Спустя двадцать лет, из которых около шести мне довелось провести рядом с отцом Василием в качестве алтарника, чтеца и затем регента, приобретя впоследствии некоторый личный пастырский опыт, я могу с уверенностью сказать, что отец Василий был примером именно приходского сельского батюшки. Такой священник способен охватить своей любовью и заботой и малограмотную советскую крестьянку, вынесшую на своих плечах всю тяжесть колхозно-лагерного социализма с его раскулачиванием, разгромом церквей, войну с её "похоронками", и мятущегося между диссидентством и оккультным богоискательством интеллигента, и приведенную за руку десятиклассницу, и инженера, и студента, и врача, и "работягу". Каждый из них считал, что отец Василий – это именно "ихний" (рабочий, интеллигентский или крестьянский) священник, так как именно этот батюшка так хорошо понимает крестьянские (или творческие и прочие) проблемы и умеет простым и ясным языком объяснить смысл жизни и необходимость присутствия в ней Христа. Советская власть отца Василия не любила. Уполномоченные по делам религии тоже. Поэтому долго засиживаться отцу Василию на одном приходе не давали. Алексино было, если не ошибаюсь, чуть ли не пятнадцатым приходом в его жизни. В то время, когда желанным для коммунистов образцом был старенький, желательно пьющий, запуганный "попик", втихую побирающийся по требам и думающий лишь о том, "как бы чего не вышло", – духовный, умный, энергичный, любвеобильный пастырь, обладающий даром слова и не боящийся проповедовать с амвона Истину – Христа, собирающий вокруг себя общину, наполовину и более состоявшую из молодежи, вызывал раздражение. Такой "поп" был острым гвоздем в уютном кресле любого районного уполномоченного по делам религии (отец Василий говорил – "упал намоченный"). Молодежь отец Василий любил самозабвенно, он мог общаться с нами без устали, заинтересованно вникая в наши дела и интересы, ненавязчиво подавая мудрые советы, иной раз даже в тех областях, которые, казалось бы, находились абсолютно вне его компетенции. Нас, молодых, он обязательно привлекал к активному участию в богослужениях, чтению, пению, алтарному послушанию, словно предвидя время, когда Господь призовет нас, учеников "Васильевской семинарии" – "алексинцев" – в ряды пастырей Церкви, и мы понесём полученные в Алексине знания, богослужебный опыт и традиции "алексинского" благочестия в мир, на свои приходы, и будем многократно с любовью и благодарностью вспоминать своего первого наставника и духовника. На отпевании отца Василия в 1995 году, среди окружавших гроб двадцати четырех священников восемнадцать были его "алексинскими" учениками. Стояли у гроба и мы с отцом Алексием, и именно нам, и ещё нескольким, находившимся у изголовья батюшки, священникам Господь показал знак Своей Божественной милости к отцу Василию. Когда пришло время закрывать крышку гроба, возникла необходимость поправить на голове у почившего его головной убор – камилавку, и, чтобы сделать это, отец Алексий с отцом Георгием приподняли с лица усопшего закрывавший его покров. Вот тут мы, стоявшие рядом, с восхищением увидели словно живое, счастливо улыбающееся лицо нашего батюшки. Он как будто радовался: "Ну, как я вас всех здесь собрал?" Но это было потом. А летом 1984 года мы познакомились с Алёшей. Он приехал помолиться и посмотреть, какой стала жизнь прихода, в котором он бывал ещё при предыдущем настоятеле. Приехал и остался, как и все мы, очарованный простотой и любовью отца Василия. Обладая абсолютным слухом (Алексей получил музыкальное образование по классу скрипки), он сразу стал украшением нашего, весьма приличного по составу и звучанию, хора. Каждый Алёшин приезд меня, в первую очередь из корыстных регентских соображений, радовал несказанно. А приезжал Алексей на службу, несмотря на занятость по работе и семейные хлопоты (в тот период семья Алексея как раз приумножалась), достаточно часто. Я знал: приехал Алёша-врач – хор будет звучать. И он звучал, и ещё как! Обладая высоким, звонким и чистым голосом, к тому же необычайной музыкальной одарённостью, Алексей мгновенно встраивался в нужный диапазон, создавая полноту и гармоничность звучания хора. Если же состав певчих давал возможность Алексею петь свою партию первого тенора, то пение было преисполнено ликующими звуками ангельской радости служения своему Творцу. Понимая друг друга с полувзгляда, мы с Алёшей иногда дерзко позволяли себе небольшие импровизации, дополнения гласов различными подголосками, этакими музыкальными виньетками, которые, особенно в праздничных богослужениях, усиливали торжественность и обогащали гармонию звука. В этом импровизаторском творчестве равных Алёше я не встречал. Я до сих пор словно вижу его – молодого, стройного, с сияющими лучистыми глазами, стоящего рядом на клиросе и упоенно парящего своим чистым тенором в заоблачных высях. Прошли годы совместного певческого служения. В воздухе стали носиться отзвуки приближающейся религиозной свободы. Начали открываться храмы, наше поколение потянулось к священному служению. Алёша поступил в семинарию. В те годы мы виделись нечасто. Приезжая в Троице-Сергиеву Лавру к своему духовнику, сперва ещё регентом, затем уже диаконом, я периодически встречал Алёшу, всегда стремительного, улыбающегося, с его всегдашними веселыми лучиками в глазах, красивого в своём строгом семинарском кителе. Он всегда старался услужить своим друзьям, порадовать их чем-нибудь. То он проводил кого-нибудь в Церковно-археологический кабинет семинарии, то в "Серапионову палату", или просто ставил рядом с собой в семинарском хоре, даря радость почувствовать себя соучастником этого звучного молодого пения. Вскоре оба мы стали священниками и включились в обычную для "перестроечных" настоятелей гонку за стройматериалами, спонсорами, трезвыми строителями, успевая в то же время совершать положенные богослужения и требы, окормлять паству. Встречались мы с отцом Алексием за это время всего лишь раза два, у общего знакомого, подмосковного настоятеля, приглашавшего нас принимать участие в совершении в его храме Великим постом Таинства соборования. Так получалось, что оба раза отец Алексий подвозил меня после службы домой в Крылатское, и мы успевали по дороге обменяться впечатлениями от своей полной трудов настоятельской жизни. Он был заметно подуставшим, но таким же "звонким", любвеобильным, неутомимо направленным на самоотверженное служение Царю Славы Христу. Было видно, что в этом служении отец Алексий черпает силы и радость и умножает в своей душе щедро расточаемую им вокруг себя любовь. Он каждый раз звал меня приехать послужить к нему в Митинский храм, посмотреть на его общину, попеть вместе. Я каждый раз обещал: "Да, конечно, обязательно, как-нибудь..." Обещание своё я исполнил... К сожалению, единственной службой, на которой мне довелось побывать в храме отца Алексия, было его собственное отпевание. Сам я незадолго до этого тяжело болел, перенёс две операции, поэтому в совершении богослужения участия не принимал. Но, наблюдая со стороны потрясенную внезапной потерей пастыря и отца общину духовных чад отца Алексия, я отчётливо понял, что тот заряд, который мы, "алексинцы", получили от отца Василия, приумножен был отцом Алексием в его священном служении, что любовь, которую звонкий батюшка Алёша всеял в человеческие сердца, дала плоды изобильные, и что душа его будет сопровождаема на Небо многими горячими молитвами благодарных духовных чад.

34

Духовная эстафета

Протоиерей Александр Волохов

Гибель отца Алексия для меня до сих пор является загадкой. Ты давно уже смирился с тем, что её не надо разгадывать, да и невозможно разгадать, но почему-то часто думаешь об этом. Последние годы он и внешне, и по темпераменту всё больше и больше становился похожим на отца Алексия Мечёва. И со стороны казалось, что перед ним открывается такое же протяженное и глубокое пространство, такая же долгая и совершенная жизнь, какая суждена была великому московскому старцу. Так казалось ещё и потому, что отец Алексий Грачёв в церкви был на удивление состоявшимся и созревшим человеком. Он приезжал в Алексино к отцу Василию послужить ещё диаконом. Ты смотрел на него и видел – именно таким должен быть настоящий молодой диакон, трепетным и горящим. Потом он приезжал молодым священником, и не было никакого сомнения в том, что именно таким и должен быть молодой священник – открытым, радостным и сияющим изнутри. Любое его духовное движение было удивительно правильным и гармоничным. Такое ощущение, что у отца Алексия не было никакой болезни роста; я думаю, что когда он надел докторский халат, было такое ощущение, что он уже с незапамятных времен совершает обходы и пользует новорожденных. Когда ты видел его в подряснике, ты был уверен, что не только он сам уже много и много лет священствует, но и предки его из поколения в поколение служили, исповедовали и крестили. Ему же самому в это время не было и тридцати. Не говоря уже о том, что в своей собственной семье он был, скорее всего, первым воцерковившимся человеком. Ему как-то легко и очень полноценно давались сложные церковные понятия – чувство иерархии, чувство священнического братства, разумная пастырская открытость и искренность. Он, конечно, был намного опытнее и взрослее многих и многих. Я до сих пор отношусь к нему как к старшему товарищу, хотя он лет на пять остался меня моложе. ...Я не помню, стал ли он тогда уже священником или был ещё диаконом, и года не помню – это были самые первые перестроечные лета. Отца Василия Владышевского пригласили пообщаться с врачами в санаторий "Русь". Отец Василий был невероятно взволнован – ещё год назад священнику и в храме слова лишнего сказать было нельзя, а тут оказаться перед публикой, да ещё такой избранной публикой, в правительственном санатории... Отец Алексий ездил тогда на "Запорожце", и он повёз отца Василия в этот самый правительственный санаторий. Это потом уже мы все привыкли к подобному общению и научились освящать, выступать и проповедовать "на кровлях". Тогда от самой только возможности пройти в публичном месте в рясе у священника должна была кружиться голова... Это была его аудитория – врачи, почти ровесники. Но надо было видеть, как отец Алексий с удивительным артистизмом, тактом и достоинством служил старшему священнику. Они с отцом Василием Владышевским очень любили друг друга, но здесь было другое: у отца Алексия была возможность показать всё своё уважение, всю свою любовь к этому поколению русского духовенства. И он показал, – это был живой, настоящий урок истинно церковного, духовного и одновременно публичного общения. Можно быть тактичным, предупредительным, вежливым – и всё это было, – только всё это ещё растворялось любовью и искренней признательностью. Такого, наверное, никогда уже в жизни не увидеть, и этот пример преемственности, духовной эстафеты до сих пор стоит перед глазами. При всём том, надо сказать, отец Алексий оказался прекрасно подготовленным к этой встрече. Видно было, что он заранее готов к различным поворотам в дискуссии. Когда речь зашла о нетрадиционных методах лечения и всей этой ерунде, о которой до сих пор почему-то любят спрашивать священников, отец Алексий достал припасенную церковную газету: "Тут об этом все лучше нас растолковали..." Его гибель, конечно, загадка, но загадка только для мирского человеческого сознания – почему такой потенциал, такие огромные человеческие возможности реализовывались так недолго? Почему он взят так рано, если сама его жизнь и образ были во многом и многом научительны и, безусловно, полезны? И в плоскости материального бытия, и в плоскости человеческой логики нет никакого вразумительного ответа. Но мы твердо знаем, что кончина человека есть открытие двери в другой, высший мир. Мир тот таинственен, но значит – и там есть во что воплотить эти удивительные человеческие качества...

37

Всё в руках Божиих

Протоиерей Андрей Крашенинников

С будущим отцом Алексием я познакомился на Пасху 1986 года. Мы вместе возвращались после ночного богослужения из Покровского храма села Алексина Рузского района. Это было радостное время: предрассветная мгла рассеивалась, многие люди потянулись к вере и Церкви. В Алексино к протоиерею Василию Владышевскому ездило много интеллигенции и молодежи. Среди них были писатели и художники, ученые и врачи, преподаватели и студенты. Каждый привозил своих друзей и родных, которым необходимо было поговорить с батюшкой, принять крещение, повенчаться, обрести душевный покой. Из этих людей составилась община, из которой вышли будущие священники и монахи, регенты и иконописцы, матушки и активные прихожане. Батюшка в каждом умел открыть таланты и направить человека на спасительную стезю. Сельский приход, удаленный от Москвы на девяносто верст и на три – от ближайшей станции, был притягателен для самых разных по возрасту, характеру, образованию и интересам людей, здесь они чувствовали себя как среди давно знакомых и близких. Общение всегда начиналось легко и непринужденно. Запомнилось, как Алексей Грачёв с восторгом рассказывал о подробностях своего великопостного путешествия в Троице-Сергиеву Лавру, о тех чувствах и переживаниях благодатных минут, проведенных на богослужении у мощей Преподобного. Но главной особенностью путешествия было то, что это было семейное паломничество для исповеди и причащения вместе с беременной супругой и дочерью-младенцем. Алексей благодарил Бога за эту милость, укрепившую его семью в вере и пути благочестия. В то время такое "увлечение религией" не только у сотрудников по работе, но и у близких родственников не могло не вызвать негативного отношения. Конечно, все эти тяготы пришлось испытать и Алексею, но его желание жить по заповедям Божиим от этого только укреплялось. Следующая наша встреча произошла летом 1988 года, когда я вернулся из армии и собирался поступать в Московскую Духовную семинарию. Оказалось, что от алексинского прихода я не один. Алексей Грачёв уже получил рекомендацию от отца Василия, сдал документы в канцелярию и договорился об отпуске на работе. В августе состоялись собеседование и экзамены, мы оба были приняты – Алексей сразу во второй класс, как имеющий высшее образование, а я в первый. О своем зачислении я узнал от Алексея, встретив его утром на молебне у мощей Преподобного Сергия. Весь его вид выражал необычайную радость и благодарность Богу. Целых три акафиста простоял он в Троицком соборе, благодаря Преподобного за то, что принят в "Его большую келью", как называют ещё Московские Духовные школы. Перед Успением все будущие семинаристы съехались к началу учебного года. Нам была выдана ношеная семинарская форма, которую надо было привести в порядок и подогнать по размеру. Всюду закипела работа – спальни, раковины, утюги и столы были заняты. Мы с Алексеем отправились к моим родным на дачу, где за несколько часов всё было улажено. Интересно, что мои родственники, видевшие его только раз, впоследствии неоднократно спрашивали об этом милом и интеллигентном человеке. Поступление в Духовную школу воспринималось нами как великая милость Божия. Общая молитва, богослужения, занятия, трапеза, хозяйственные послушания и общение с одноклассниками были исключительно полезны и назидательны. Мы попали в круг людей, которые видели смысл своей жизни в служении Богу, Церкви и людям. Среди учащихся старших классов семинарии и студентов старших курсов академии были свидетели пожара 1986 года и непосредственные участники восстановления здания. Мы же пришли в заново отстроенное, прекрасное помещение, восстановленное к 1000-летнему юбилею Крещения Руси. Учебный процесс сразу же захватил нас. Все было хорошо, но Алексея не оставляла мысль о семье: "Как они там?" Ведь он привык все бытовые заботы и трудности брать на себя. Для него не существовало мелочей жизни, которые его не касались, вплоть до детских пеленок. Для Алексея поступление в семинарию было серьёзным шагом, изменившим привычный ритм домашней жизни. Оставив работу детского врача, он лишился средств к существованию, с недоумением и неприязнью встретили его решение многие сослуживцы и родственники. Помню, с какой благодарностью он рассказывал, как Владыка Григорий, епископ Можайский, помог его семье, выделив четыреста рублей, что стало нечаянной радостью и весомой материальной поддержкой в тяжёлой ситуации. Вскоре Алексей познакомился с иеродиаконом Романом (Тамбергом). Этого человека невозможно было не заметить, как по богатырской фигуре, так и по музыкальному и художественному талантам. Он обладал способностью организовывать людей. К этому времени относится его работа по росписям в Покровском храме академии и создание кружков знаменного пения и иконописания. В кружке знаменного пения и на "дополнительных" чтениях правила в храме часто бывал и Алексей. Дружба связала их воедино до самой смерти. Но отец Алексий всегда оставался как бы в тени своего друга. Личность его и таланты раскрылись в приходском служении, где он стал "всем для всех, чтоб спасти хотя бы некоторых". После года учебы Алексий принимает сан иерея и направляется в храм Рождества Богородицы в Крылатском на должность второго священника. Здесь мы часто виделись и несколько раз вместе служили. Искренне и ревностно он приступил к исполнению пастырского служения. Проповедовал, внимательно исповедовал, крестил полным погружением и обязательно проводил катехизическую беседу, вникал в проблемы людей и как врач помогал советом и делом. Все это при открытости и широте его характера быстро привлекло к нему любовь прихожан. Особенно привязались к нему ребятишки из детского дома, которых он крестил и впоследствии не забывал оделять своим вниманием и лаской. Всегда он спешил на требы, по делам служебным или семейным, но главное для него был человек: сказать ласковое слово, ободрить – на это он времени не жалел. Уезжая из храма, он до отказа набивал машину детьми, прихожанами, подвозя их до дома или другого удобного места. Общение, помощь людям доставляли ему радость. Порой едет он и встречает едва раз-другой пришедших в храм людей, остановится и пригласит на ближайшую службу – людей он не забывал, они его интересовали. В разговоре меня порой удивляли смелость его мысли и некая высокопарность. Лишь позже я понял, что открытость его натуры не позволяла ему что-либо таить, он искренне высказывал всё, что его волновало. Его стремление помочь, послужить, утешить, ободрить предваряло просьбы, он настойчиво предлагал свою помощь, так что от нее невозможно было отказаться. Будто буквально он исполнял евангельский завет: "Кто принудит идти с ним одно поприще, иди с ним два". Исполнение дел любви было для него путем к любви Божественной – высочайшей добродетели христианина. Однажды мы возвращались вдвоем на его машине из села Алексина, и, проезжая Митино по МКАД, отец Алексий указал на едва заметный силуэт колокольни из красного кирпича: "Это – храм села Рождествено!" Знал ли он тогда, что будет служить в нём и восстанавливать его? 18 июля 1991 года, в день памяти Преподобного Сергия, отец Алексий принял участие в нашем первом крестном ходе из села Воздвиженского в село Радонеж. Тогда храм Преображения ещё был музеем, и молебен с акафистом и водосвятием совершался нами на паперти храма. Запомнилось сияющее лицо отца Алексия, когда он окроплял всех освященной водой. Впоследствии этот крестный ход стал традиционным. На следующий, юбилейный год 600-летия Преподобного Сергия, отец Алексий организовал собственный крестный ход – пешее паломничество рождественских прихожан от станции Тайнинская в Лавру. Для перехода потребовалось три дня. Одну ночь останавливались в Пушкинском храме Святителя Николая, а вторую у нас. Вечерние и утренние молитвы, молебен в храме служили мы с отцом Алексием. Наутро паломники добрались до обители Преподобного, приложились к мощам, а праздничная служба была во временном храме бывшего Вифанского монастыря у отца Филарета. Это путешествие сплотило духовных чад батюшки и наверняка запомнилось на всю жизнь. Общительность, доброжелательность и энергия отца Алексия сделали его другом многих и многих людей. Моя семья ему обязана тем, что в роддоме, где он прежде работал, родились наша старшая дочь и племянник. Помню, как отец Алексий исполнял под гитару духовные канты и песни на стихи, собранные и написанные отцом Романом. Впервые я услышал их на именинах матушки Нины Фоминой. Это была толстая тетрадка, тогда они ещё не делали аудиозаписей. В дальнейшем мы встречались очень редко, так как труды по восстановлению наших храмов не располагали к поездкам. Но нас объединяли общие друзья, которые и сообщали последние новости. Лишь незадолго до гибели отца Алексия, переходя Ярославское шоссе, заметил его в автомашине, и он, приветствуя меня, кивнул головой. Вскоре одна из знакомых попросила меня освятить её квартиру в Митине. Когда я на следующий день приехал и совершил чин освящения нового дома, она рассказала, что долго ждала отца Алексия, но уже отчаялась и попросила приехать меня, так как батюшка очень загружен. Тотчас она с восторгом рассказала о состоявшемся накануне празднике святых жен-мироносиц в Рождествено, где после духовного пения, за братской трапезой отец Алексий сказал много хороших слов в адрес своих прихожан. По возвращении домой телефонный звонок известил, что тем же утром всеми любимый отец Алексий с отцом Романом трагически погибли. Я подумал, что, наверное, мне и было поручено в тот день довершить то, чего не успел исполнить батюшка. Весть о кончине казалась неправдоподобной. Смерть невозможно было приложить к тому, кто так любил жизнь, был полон сил, энергии, планов, был наполнен радостью и любовью. Почему взят из жизни тот, кто весь был полон жизни? На этот недоуменный вопрос ответил его духовник: "Мы все любили его, но взял его Тот, Кто любит больше нас". Лишь после отпевания, на поминках, для меня открылась тайна того, почему отец Алексий оставил любимую им профессию детского врача, ведь он был талантливым, внимательным и знающим доктором. С близкими родственниками он поделился главной тяготой души: "Порой как врач всё делаешь, чтобы спасти малыша, но он всё равно умирает. Не всё в руках человеческих, всё в руках Божиих!" Именно это сознание привело его к принятию священного сана, чтобы молитвой ко Господу помогать тем, кому никто не может помочь.

43

Жизнь с песней

Протоиерей Сергий Николаев

Наше знакомство с отцом Алексием началось с того, что мы с моей супругой познакомились с его будущей супругой и впоследствии матушкой Ириной, когда ей, наверное, было всего лет двадцать – у нас были общие знакомые. Когда Лене, моей жене, пришло время рожать, духовник благословил её обратиться к одному врачу – Лёше Грачёву, который работал в роддоме. И отрекомендовал его как очень хорошего и заботливого врача. Собственно говоря, первой с ним очно познакомилась моя супруга, тогда ещё не матушка. Помню, что она мне звонила из роддома и говорила, как хорошо ей здесь, потому что Лёша – врач очень заботливый, он пускает её в свой кабинет позвонить домой, всё время заходит в палату, и ей здесь очень спокойно. Наша первая встреча с ним была такая: я забирал из роддома своего новорожденного сына, и Лена сказала, что Лёшу батюшка благословил поступать в семинарию. Собственно, это был, может быть, последний ребёнок, которого он принимал. Накануне он уже сбрил бороду. Он носил до этого по христианскому обычаю бороду, а все семинаристы у нас бритые, поэтому в тот день, когда я забирал своего Сергея, он пришел на работу бритым. И когда мы садились в машину, Лена показала мне на здание роддома и сказала: "Вот там, на третьем этаже, Лёша на нас смотрит". Впоследствии очень часто отец Алексий вспоминал: "А помнишь, как мы с тобой встретились? Ты тогда Серёгу своего в машину укладывал, потом помигал мне фарами, а я тебя благословил троеперстием". Перекрестил нас, и мы поехали. А потом я как-то первого сентября ехал со своей дочерью Настей в Троице-Сергиеву Лавру и в электричке увидел Иру Грачёву, которая тоже была со своей Настей. Она сказала, что в этот день будет молебен у преподобного Сергия, и все семинаристы, а Алексей поступил, пойдут строем на этот молебен, и она тоже хочет посмотреть. Мы с Настей присоединились и видели, как строем шли в форменных кителях семинаристы. Я спросил: "Какой он?", – а она говорит: "Да муж мой такой вот маленький", – имея в виду, что он незаметный. Но когда шла эта шеренга семинаристов, я обратил внимание на одного человека, который, мне кажется, шёл даже как бы подплясывая, такой у него был радостный вид. И она сказала: "Вот, это мой муж и есть". Так получилось, что второй раз я его тоже видел издалека. Через некоторое время я услышал, что Лёша Грачёв рукоположен во диаконы, потом стал священником, продолжая учиться в семинарии. И вот тут мы уже стали встречаться – обычно на освящении квартир или у кого-то из близких. Он пригласил как-то освящать квартиру свою, и там были лаврские священники, чада нашего духовника, и другие люди, прихожане. Потом мы встречались на чьих-то именинах, он появлялся у отца Геннадия, у которого была очень гостеприимная семья. Время от времени мы виделись с отцом Алексием, но особенной дружбы, особенных теплых контактов у нас не было. Я видел, что он хотел бы сблизиться с нашим кругом друзей и чад нашего духовника. Мы сами очень любили и ценили наше общество и чувствовали, что, найдя друг друга, приобрели огромное сокровище. Думаю, что отец Алексий, благодаря своей тонкой натуре, ценил, может быть, это больше, чем в то время я. Мы как-то обменялись телефонами, вспомнили и о том, что мы с его матушкой когда-то были знакомы. Но все разговоры, встречи были мимоходом, потому что народу, когда мы собирались, приходило всегда довольно много, было с кем общаться. Близко мы с ним сошлись после одного случая, в общем-то, довольно для него характерного. Однажды вечером раздался звонок, и я услышал голос отца Алексия: "Ты что делаешь?". Я как раз в то время размышлял о том, как мне перевезти к себе холодильник, который удалось купить по случаю. Я сказал ему: "Думаю, как холодильник перевезти". Он говорит: "А что тут думать! Перевезем на моей "четверке". Сейчас я приеду". И вот он немедленно прилетел, и мы быстро привезли этот холодильник ко мне домой, установили. Сели ужинать, и в это время раздался телефонный звонок – звонил из Лондона Сергей Федоров, иконописец. И это были радостные дни Светлой седмицы. И Сергей говорит: "Христос воскресе! Что ты сейчас делаешь?". И когда я сказал, что мы с отцом Алексием, Сергей попросил: "Пожалуйста, вставь пленку в магнитофон, и прошу тебя – записывай всё, что вы будете говорить и петь. Вы петь будете?". Отец Алексий услышал и говорит: "Конечно будем!". Сережа жил тогда очень одиноко, никаких знакомых там не было и он очень тосковал по России. И тогда мы с отцом Алексием в первый раз попробовали петь вдвоем. Вставили пленку, поздравили, произнесли тосты, записали Сереже поздравления со Светлым Христовым Воскресением, пропели "Христос воскресе!". Потом стали петь разные песни – духовные, русские народные. Меня поразило то, что отец Алексий, при его необыкновенной музыкальности, предоставлял мне возможность петь каким угодно голосом, а сам под меня подстраивал свои партии подголосков. Получилась очень интересная импровизация – такая необычная, и нам самим было очень весело. Впоследствии Сережа Федоров рассказывал, что он слушал эту пленку, которую мы переслали ему, каждый день. И Сережа был, видимо, настолько тронут, что прислал мне из Лондона в подарок японскую гитару, которая, конечно, совершенно не соответствовала моему умению играть на этом инструменте. С этого вечера мы с отцом Алексием необыкновенно сдружились, и он стал для меня чуть ли не лучшим другом, хотя мне трудно как-то разделять его – и отца Геннадия, и отца Романа. Он был необыкновенно приветливым человеком, необыкновенно веселым, и я чувствовал, что эта его приветливость – не просто свойство характера, это и некий христианский труд, это – желание доставить человеку приятное. Вообще, кстати, вот это – сделать человеку приятное – было для него обычным делом. Помню, я ему говорю: "Ты знаешь, отец Николай Парусников лежит в больнице, у него с сердцем плохо". Он сразу откликается: "О, давай к нему съездим, ему будет приятно". Это его обычные слова – ему будет приятно. "Давай съездим, возьмем с собой гитару, споем ему что-нибудь, дадим ему денежек немножко". Кстати, помню, когда отцу Николаю уже сделали операцию на сердце и он был в каком-то санатории для сердечников, мы, взяв гитару, приехали его навестить. И отец Николай сказал, что нас просят устроить концерт. После ужина в актовом зале соберутся выздоравливающие. Мы вначале попели в палате у отца Николая, а потом нам сказали, что нас уже ожидают, там было человек семьдесят-восемьдесят. Мы пели песни отца Романа, отца Иосифа. Вначале я спросил: "Что вы хотите, чтобы мы вам спели – духовные песни, или романсы, или, может, русские народные?". Кто-то сказал – романсы, но его тут же прервали: это мы, мол, и так услышим, пойте духовные песни. И вот отец Алексий играл на гитаре и мы с ним пели на два голоса. Там стояло фортепиано, отец Николай подыгрывал на фортепиано, и получился очень интересный концерт. Мы после каждой песни что-то объясняли, рассказывали. Выздоравливающие сказали, что такого концерта никогда не слышали и просили нас приезжать ещё. Без отца Алексия, конечно, это было бы немыслимо. Потому что он, именно он мог организовать, сплотить людей, настроить всех на праздничный лад. Любовь отца Алексия к людям – главная его черта. Он говорил, что действительно полюбил всех людей. Я никогда не слышал, чтобы он кого-то осуждал. Если при нём осуждали, он сразу замыкался, останавливал и говорил: "Так, ну всё, ладно, сейчас мы тут отдыхаем, поэтому давайте лучше о другом", – причем не осуждал осуждавших, вот что интересно. Я даже в Митино переселился благодаря отцу Алексию. Когда наша квартира стала для нас маленькой, мы начали искать себе жилье, присматривали квартиры в Бутове, в Марьине, но отец Алексий сказал: "Да что ты, переезжай в Митино! Я вот буду жить в Митине". Тогда он был назначен настоятелем храма Рождества Христова в Митине. Помню, что когда я переехал, у него уже был телефон, а у меня нет. Он говорит: "А что, мы сейчас сделаем радиотелефон, я тебе принесу трубку, и ты будешь звонить как бы с моего номера". Его желание помочь доходило до всяких фантазий, которые порой не могли быть выполнены. Просто он всегда стремился оказать человеку какую-то услугу. Мне хочется вспомнить, что мы с ним часто путешествовали во время отпуска, когда хотелось отдохнуть, побыть в тишине. В течение двух-трех недель мы находились вдвоем. И удивительно, что у нас никогда не было ни одного конфликта, никогда. Несмотря на то, что я мог быть иной раз чем-то недоволен, отец Алексий всегда был настроен на другого человека, он всегда себя ставил на второе место, на третье, на последнее. Это опять-таки характеризует его не просто как человека с хорошим характером, но – и я это видел – за этим стоял определённый труд, который, в общем-то, должен совершать, но совершает далеко не каждый христианин. Реальная, деятельная любовь, смирение перед другим человеком именно сейчас, в конкретной ситуации. Ведь как часто бывает – мы о смирении и помним, и можем рассуждать, и можем научить других, и знаем, как нужно смиряться в каких ситуациях, можем привести какие-нибудь случаи из Отечника, но когда наступает некая ситуация, мы оказываемся к ней не готовы и решаем, что смиримся в следующий раз. А отец Алексий – он как раз в любой ситуации, по опыту моего общения с ним, умел это делать и делал всегда. Отец Алексий очень любил церковную жизнь – службу, церковное пение. Я помню, как он приглашал меня послужить у него в храме. Прихожу, облачаюсь и спрашиваю: "Ну, а ты что не облачаешься?" – "Ты знаешь, – говорит, – ты служи, а я пойду порегентую". Я говорю: "Мы же собирались вместе послужить, вместе постоять у престола, какая радость братского христианского единения – вместе причаститься!". Он говорит: "Причастимся, я потом приду. Ты служи, тебя здесь все любят. Ты ведь знаешь, я до смерти люблю регентовать!". Нас объединяло многое: то, что мы – священники, что у нас по трое детей, что у нас старшие девчонки ровесницы – и обе Насти, и общие знакомые, общие интересы, примерно одинаковое воспитание, любовь к литературе, к музыке. Конечно, он был более музыкально образованным человеком. Нас объединяла любовь к церковному и то, что мы оба были настоятелями храмов Рождества Христова. Мы с радостью об этом узнали и стали считать наши храмы как бы "побратимами". Наши клиросные очень сдружились. Они всегда приезжали к нам из Москвы на Тихонов день и пели у нас раннюю Литургию, что было очень радостно. Все наслаждались их особым "митинским" строем. Объединяло нас и то, что, хотя и в разные годы, рукополагались мы в священники на Лазареву субботу. И помню, как они приезжали к нам на Мариино стояние всем клиросом, и отец Алексий читал канон Андрея Критского. У нас осталась даже видеозапись – очень трогательная. Атмосфера, которую они создавали своим духовным пением и чтением, конечно, была очень достойная и для нас назидательная. Помню, как проявлялось желание отца Алексия утешить человека в его печали. Однажды он мне позвонил и говорит: "Ты знаешь, нашего бывшего префекта, который нам как-то помог, сняли, или с ним что-то случилось, – короче говоря, его на этой должности больше нет, и он унывает. Вот я, – говорит, – пригласил его с женой домой. Приходи, давай попоем – ему будет приятно, утешим человека". И вот отец Алексий, будучи человеком очень занятым, нашел время для того, чтобы оказать человеку, от которого уже ничего по мирским понятиям больше не зависело, такую любовь. Когда я приходил к нему домой, он обязательно мне что-нибудь дарил. Как-то раз, помню, я пришел по какому-то делу буквально на одну минуту и увидел, что у него отец Роман. Я собрался уходить, а он не хотел меня так отпускать и, поискав глазами, что мне подарить, стал складывать в мешок сервиз. Выгребает из серванта сервиз со словами: "Вот, отец Сергий, сервиз – возьми, отличный!". Я говорю: "Да зачем мне сервиз?" – "Да нет, ты же переехал только что, у тебя нет, я тебя умоляю – возьми!". Ира – она матушка такая тихая, всегда скромная, никогда не вмешивалась ни во что. Но на этот раз она сложила руки на груди: "Отец Алексий, умоляю, не трогай этот сервиз, его нам родители на свадьбу подарили! Они обидятся!". А он говорит: "Ну, ничего, подумаешь, ерунда. Я хочу отцу Сергию сделать подарок". Я говорю: "Отец Алексий, ты прости, но этот сервиз я у тебя не возьму, ни за что не возьму". Ира мне говорит: "Батюшка, ведь четвертый уже отдал. У нас вообще чай пить не из чего". Или помню такой случай. Я простудился и долго не мог выздороветь, хотя был на ногах, служил. Как-то пожаловался отцу Алексию, что у меня слабость, а он говорит: "Знаешь что – сделай-ка ты рентген". Я сделал рентген, и у меня обнаружили вялотекущее воспаление легких и назначили колоть антибиотик. В моём подъезде живёт медсестра Валя, я к ней обратился, и она охотно согласилась делать эти уколы. Отец Алексий звонил мне тогда по несколько раз в день, интересовался, как дела. Вот он звонит и спрашивает: "Ну как?". Я говорю: "У меня воспаление легких и назначили такое-то лекарство. Валя мне уже делает уколы". – "Какая Валя?" – "Ну, медсестра у меня живёт в подъезде". Он возмутился: "Какая медсестра? Как ты мог? Я тебе буду делать. Какая может быть Валя, когда у тебя есть кум-врач! Я сейчас к тебе приеду". Потом мне матушка Ирина рассказала, почему он стал врачом-неонатологом, то есть доктором, который смотрит за новорожденными первые восемнадцать дней жизни младенцев. Бывает, что дети рождаются в критическом состоянии и нужно очень быстро принимать какие-то решения. Отец Алексий обладал острым умом и очень быстрой реакцией во всём. Когда было затруднение, как поступить с младенцем, его всегда вызывали, несмотря на то, что он был молодым врачом. Например, нужно было делать уколы в вену, в сосуд на голове младенцу-новорожденному; это дело очень серьёзное, и не каждый врач мог на это решиться. Но отец Алексий был настолько уверен в своих силах, что брался за это... Он в первый раз приехал делать укол с чемоданом для треб, куда можно сложить необходимое облачение, таким интересным, что я этот чемодан похвалил. Он говорит: "Мне его брат Миша из Америки привёз. Нравится? Вот и забирай его себе!". И заставил меня взять, я никак не мог отказаться. Он говорил: "Ты что, решил меня обидеть? Я хочу сделать тебе приятное. Все, этот чемодан твой". И на следующий день приехал ко мне уже с таким маленьким, видавшим виды медицинским саквояжем. Отец Алексий звонил мне каждый день. Для него было интересно, как прошла служба, сколько было людей, что вообще произошло на приходе, какую говорил проповедь, о чем. Человек, который не с детства, а уже в зрелом возрасте вошел в церковную жизнь, её необыкновенно полюбил и, если можно так выразиться, стал в ней тоже высококвалифицированным специалистом. Каким он был медиком, таким же стал и священником. Свидетельство тому – духовные чада отца Алексия, которые до сих пор его не могут забыть и не забудут, конечно, никогда, потому что он свои прекрасные душевные качества и таланты положил на церковный алтарь. Я думаю, что они здесь у него особенно расцвели, особенно стали полезными людям и принесли большой плод. Хочется вспомнить его последний приезд в мой приход, это было в 1998 году на день Обрезания Господня и память Василия Великого. Он позвонил мне и попросил разрешения денечек или два пожить на приходе, чтобы подготовиться к сессии. Дело в том, что дома у него не умолкал телефон – когда бы я ни пришел к нему, телефон звонил не переставая. То он давал какие-то советы, какие-то номера телефонов, кого-то с кем-то связывал, то, как обычно, звонили по поводу чьих-то родин, устройства в роддом и так далее. И вот отец Алексий приехал. Несмотря на то, что мы с ним постоянно общались, мы не могли наговориться, и он, конечно, не занимался вечером. Утром я спрашиваю: "Ну что, будешь заниматься?". Конечно, он пошел со мной на службу, не мог не пойти на службу. Отслужили, потом пообедали. День был такой прекрасный – Новый год, Обрезание Господне – прекрасный, солнечный, морозный день. Скрипел снег, когда мы гуляли рядом с храмом. И я чувствую, что настроение у него праздничное, как-то не до занятий. Людей на службе было немного, все сразу разъехались, и мы остались с ним вдвоем на приходе. И почему-то хотелось праздника и хотелось, наверное, попеть, а петь было не для кого. И у меня тогда возникла мысль позвонить оператору, который снимал для православного Павлово-Посадского телевидения передачу, выходившую еженедельно. Я позвонил и сказал: "Юра, у меня отец Алексий Грачёв, мы запросто можем сделать сейчас передачу, возьмем и споем несколько песен, а ты их запишешь, и будет праздничная, новогодняя и рождественская, передача. У нас елочка ещё стоит в комнате..." И он мгновенно приехал. Я отцу Алексию ничего не сказал, мы гуляем – и вдруг входит в ворота Юра с камерой. Мы как раз шли от дверей храма в сторону ворот и на фоне храма он нас сразу стал снимать, а я представил отца Алексия телезрителям. Отец Алексий произнёс поздравления. А в конце сказал, что жизнь у нас не такая, как мы хотим, а такая, какая она есть – мы жизнь не выдумываем, и пожелал всем, чтобы, несмотря ни на какие скорби, ни на какие страдания, этот год был годом радости для всех. Немножко задумался и сказал: "Чтобы этот год был годом радости". А это было за четыре месяца до его гибели. И после этого мы сели с ним за стол с самоваром. Мы пили чай и спели несколько песен, а в результате получилась очень хорошая передача. И я знаю, что эту передачу или часть её часто показывали в Павловом Посаде на Святки. Благодаря отцу Алексию она получилась такой искренней, такой праздничной, не длинной и не короткой, а такой, как надо. Вспоминается ещё один эпизод – у игумена Филарета, которого отправили учиться в Сербию, в Белград на богословский факультет. И после того как он вернулся, мы с отцом Алексием приехали к нему на именины в Лавру. Мы поздравили отца Филарета, и я чувствую, что отец Алексий уже проявляет нетерпение: "Ну, давай что-нибудь споем, ну давай! Чего будем петь? ". Я говорю: "Да подожди, отец Алексий, немножко закусим, ещё споем, подожди". Он говорит: "Ну, давай споем! Споем хотя бы тропарь святому праведному Филарету Милостивому". Мне это напоминает то, что принято у поющих народов, например, у грузин, или у русского народа, когда его можно было ещё назвать поющим поголовно, – я такое видел в детстве в деревне, когда люди, собираясь вместе на какой-нибудь праздник, буквально после первого бокала с ходу начинали петь. И для них главное в застолье было именно пение и общение, пели бесконечное количество песен, их знали все, и пели все, кто сидел за столом. Такое же отношение к пению я увидел у отца Алексия, хотя человек он был вполне современный. Мы спели тропарь, потом спели ещё что-то. Отец Филарет, конечно, очень скучал в Сербии по России, и, приехав, много рассказывал о жизни там, сравнивая с жизнью здесь, – духовной и церковной прежде всего. После первого же песнопения он очень серьёзно произнёс: "Знайте, что если бы вы так вот спели бы там, то вас бы через всю Югославию на руках пронесли. Там такого, как у нас, давно нет". И опять-таки, для того, чтобы так петь, нужен инициатор, запевала. Вот таким запевалой и заводилой был отец Алексий. Он настолько любил друзей, что дружба для него была превыше всего. Для друзей ему было ничего не жалко. Он вообще мог отдать человеку всё, что имел. Как-то он рассказал мне, что в Рождественские дни решил поздравить врачей из машины "скорой помощи", отъезжавшей от его дома, и отдал им всю свою зарплату. Матушка Ирина тогда сказала: "Ну, это в духе отца Алексия". Надо сказать, и духовник это тоже отмечал, – отец Алексий очень любил и свою матушку, и свою семью, необыкновенно. Никогда не было никаких жалоб, никаких неудовольствий. Вообще надо сказать, что отца Алексия прежде всего отличало благородство – во всех поступках, в мыслях. Он никогда не говорил о людях плохо, а наоборот, оценивая поступок какого-то человека, выставлял его в гораздо лучшем, более возвышенном свете. Даже просто никакой поступок он представлял как поступок благородный, потому что у него самого была такая возвышенная натура. Конечно, с их гибелью для меня ушел целый мир. И очень многие люди ощущают эту потерю. К счастью, остались записи, которые они сделали с отцом Романом. И песни эти живут, кассеты покупают до сих пор, песни их находят всё новых и новых слушателей. У отца Алексия и отца Романа был уже достаточный опыт общения с людьми и знаний до того, как они стали священниками. Конечно, их таланты, которые особенно ярко засверкали, когда они стали церковными людьми, священнослужителями, очень помогли многим людям в приобретении веры, в укреплении веры. Они помогли понять, что жизнь церковная и жизнь верующего человека, духовная жизнь может быть очень интересной, может быть очень радостной, может быть очень праздничной, несмотря на скорби. Как относились к этой жизни отец Роман и отец Алексий? Можно сказать, что они всю свою жизнь прошли с песней и с радостью. Жизнь с песней! И очень многих людей они этой радостью заразили. Они оба имели самобытный ум. Церковный человек – он отличается, в частности, тем, что у него достаточно самобытное мышление. А люди большие, талантливые, как отец Алексий и отец Роман, могли даже обыкновенные вещи видеть совершенно по-другому и иметь о них собственное мнение. К отцу Алексию, наверное, все, кто его знал, относились только с любовью или с почтением. Не было, как мне кажется, людей, которые могли бы относиться к нему с какой-то неприязнью, или недоверием, или как-то отрицательно. Потому что он излучал любовь, у него свойство такое было – излучать любовь. Как солнечные лучи: вот они отошли от солнца, но не знают ещё, куда упадут – то ли на землю, то ли на море, то ли на деревья. Так же и отец Алексий, он был полон этой любовью, и это ощущал каждый, кто с ним сталкивался. Воспоминания о нём всегда светлые, потому что, вспоминая, мы продолжаем чувствовать эту любовь. Я знаю людей, которые говорили, что у них перевернулось отношение к Церкви, они пришли к вере, потому что встретились с отцом Алексием, с отцом Романом. Один человек, услышав их пение, сказал: "Вы знаете, не надо никаких проповедей в защиту Православия, больше ничего не надо. Вот песня, которая делает человека сторонником Православия". Наша дружба была настолько счастливой, что мне кажется, Сам Господь дал нам её.

57

Он горел!

Священник Николай Булгаков

В советские годы, в середине 1980-х, когда и в самой смелой фантазии невозможно было себе представить, что вскоре один за другим будут открываться старые, а тем более строиться новые храмы, в село Алексино приезжали на службу верующие люди, сами пели, читали. Здесь шла уставная служба, даже кафизмы читались полностью, как в монастыре. Добираться туда было нелегко – час сорок пять на электричке с Белорусского вокзала до Партизанской, потом два с половиной километра полем до храма Покрова Божией Матери. Отец Василий Владышевский, настоятель храма, смотрел через окно в подзорную трубу – кто показался там, вдалеке, в поле. Привозили в рюкзачках еду, готовили обед, собирались за длинным столом и, главное, отводили душу в общей православной беседе с батюшкой. В этот храм приезжал и молодой московский врач-микропедиатр – специалист по первым дням жизни младенца, Алексеи Грачёв, работавший в московском родильном доме, и многие другие молодые люди, почти все ныне священники. Как это и допускается по правилам нашей Церкви, Алексей в роддоме сам крестил детей, когда ребёнок мог умереть, не дождавшись священника: чтобы не думать, не терять времени, всех мальчиков – Иванами, всех девочек – Мариями. "У меня, – говорил он, – много крестников – детей, которых я крестил в разные годы моей практики. Некоторых буквально в последнюю секунду, перед самым последним вздохом. У меня была с собой святая вода. Я почти каждой маме потом сказал, что её ребёнок крещён, с таким-то именем, она имеет возможность церковно молиться за него, поминать его в храме. Конечно, для матери это утешение. А некоторые даже не знают, что ребёнок у них крещёный. Главное, Господь знает. Это милость Божья, что Господь сподобил их окрестить. Я чувствую, что это мне помогает в жизни, по молитвам этих детей Господь меня хранит. В этом тоже есть некий перст Божий. Может быть, благодаря их молитвам Господь и призвал меня в сан священства". Алексей был рукоположен одним из первых, в Благовещение, которое в 1990 году совпало с Лазаревой субботой, и стал служить в храме Рождества Богородицы в Крылатском, где перед этим отец Василий Владышевский служил на паперти полуразрушенного храма первый молебен. В конце этого же года мне предложили редактировать православный журнал "Русская семья". Я стал готовить номера и решил, что из номера в номер в нём будут публиковаться беседы врача-священника Алексия Грачёва "Когда болеют дети". Сказал ему о журнале, об этой идее, а он: "Поезжай в Лавру, к отцу Кириллу за благословением ". Научил меня, как, когда, куда войти, и я поехал. Страшно было, конечно. Во время всенощного бдения под зимний праздник Святителя Николая вхожу в крошечный алтарь Серафимовского придела в Трапезном храме, где исповедует отец Кирилл, стою ни жив ни мертв и думаю: "Я в Лавре, в алтаре... Выше – только Небо!" Отец Кирилл благословил меня. Для первой беседы мы встретились с отцом Алексием 2 июля 1991 года – его семья была на даче, и он смог уделить мне время. И вот из расшифровки этой диктофонной записи я стал составлять беседы врача-священника. Журнал тогда не получился. Вскоре после этой встречи всё и распалось. Но остались от того благословения, от того собирания журнала две книги: "Когда болеют дети" и "Непридуманные рассказы" Л.С. Запариной, рукопись её мне передали тогда же (прежде эти замечательные рассказы ходили только в православном самиздате). В тот год стала выходить газета "Русский Вестник" (в самую точку! – радовались мы). Теперь ещё выходит журнал "Русский дом", во многом с той же идеей, что и "Русская семья". Так что, может быть, и в это вложилось благословение Божие, данное тогда, в праздник Святителя Николая, в Троице-Сергиевой Лавре отцом Кириллом. После того как была смонтирована очередная беседа, которую из нас прямо-таки вытягивала тогдашняя сотрудница "Русского Вестника" Татьяна Кислицына, отцу Алексию нужно ещё было найти время, чтобы вместе со мной окончательно её отредактировать. У батюшки, мягко говоря, времени никогда не было, мы работали и после его вечерней службы, иногда он подвозил меня, чтобы я успел на последний поезд метро, а иногда я шёл пешком оставшуюся часть пути среди ночи. У него был очень живой, всегда очень радостный, студенческий тонус, он и жил одно время с семьёй у метро "Студенческая". Мы работали как два редактора: вместе искали слова, отец Алексий тоже правил текст, дописывал. Однажды какую-то беседу (кажется, пятую) взялся переписывать заново. Потом, после работы, чтобы немного отдохнуть, он сел за руль, и мы поехали на Москву-реку купаться (каждый раз, проезжая мимо этого места в Успенском, вспоминаю тот наш чудный бросок из города в яркое лето, в воду, на траву). А Великим постом 1992 года, 4 апреля, была первая служба в Рождествено, близ разраставшегося Митина, в холодном храме Рождества Христова, куда отца Алексия назначили настоятелем. В алтарь принесли кованый семисвечник без лампад, вставили семь свечей. Отец Роман (Тамберг) говорил первую проповедь после Литургии. Дома у отца Алексия то и дело звонил телефон. Если было что-то серьёзное, он тут же полностью уходил в этот вопрос и ронял своё отрывистое: "Так... Так..." – думая только о том, что нужно делать и как (делать или не делать – об этом речи не было). Постоянно давал советы родителям малышей. Как-то по дороге в Алексино я держал диктофон, а он вел машину и наговаривал беседу на очередную тему. А когда меня рукоположили и я уехал в свой приход, мы и вовсе перестали видеться. И всё-таки решили продолжать работу. Когда Андрей Сушков, работавший тогда в "Русском Вестнике", предложил издать опубликованные в газете пять бесед в виде брошюры, мы удивились: да ведь это же только начало книги! Думали даже: издавать, не издавать?.. У отца Алексия была идея – сделать "православного Спока". Он хотел дать все темы по порядку: беременность, роды, кормление... Мыслей, тем для бесед было очень много. Например, о том, как воспитывать и растить так называемых "тяжёлых" детей, против родов в воде. Была и тема: "Смерть в семье". Она осталась в расшифровке тоже не смонтированной – мы говорили об этом во время самой первой нашей встречи, думалось: это ещё не скоро, где-то в конце книги будет. Но получилось иначе... Я считал, что не нужно ждать окончания всей работы для нового издания книги, она и так постоянно переиздается, а будем добавлять новые беседы по мере их готовности. И тогда мы подготовили одну беседу на тему: "Ребёнок и пост". (Рабочее название её было "Не умрут ли дети от поста?", чтобы успокоить взрослых, особенно бабушек.) И наконец наша самая последняя встреча для работы над этой, шестой, беседой осенью 1997 года. Мы говорили с ним тогда о многом. Когда он показывал мне свой храм в Рождествено, отопление с подводной лодки, которое он в нём установил, когда мы лазили с ним на колокольню, с которой открывалось всё его приходское хозяйство, я думал: "Горит! Он горит!.." Как свеча. И вот он провожает меня на машине до станции метро "Тушинская" из своего храма Рождества Христова в Рождествено, я держу диктофон – записываю его последние добавления, вошедшие в шестую беседу, которая вышла уже после 4 мая 1998 года... Когда его не стало, задумался: как мне теперь всё доводить до конца? Ведь он всегда вносил в текст даже на последнем этапе что-то ещё. Однажды спросил совета у старца Николая Гурьянова, и он благословил меня заканчивать книгу одному. Бог даст, смогу сделать это. Ведь книга нужна! Всё время вспоминаю на крестинах, на проповедях слова отца Алексия, – дай Бог это записать, Столько дел – такое удивительное время даровал нам Господь! – кажется, на три, на пять жизней... А жизнь такая короткая. В день его отпевания, 7 мая, я передал полностью готовую, самую точную, самую полную рукопись книги "Когда болеют дети" наместнику Данилова монастыря, возглавлявшему отпевание (отец Алексий хотел, чтобы книга была опубликована именно там), и она вышла до сорокового дня. Однажды отец Алексий рассказал: "На последней встрече ко мне подошла одна раба Божия и сказала, что благодаря нашей книге она оставила ребёнка, не стала делать аборт". – "Да, – говорю, – может, этот младенец, этот человек потом замолвит словечко за нас, грешных". А он, улыбаясь: "Да, может, он будет тем Лазарем, который, омочив перст в воде, коснется нашего языка и остудит его". А я ещё подивился: как легко он говорит об этом, смеясь, – о наших будущих адских муках. Дай Бог, не напрасна была эта легкость... Дай Бог, он миновал их, минует навеки! Дай Бог, чтобы ему там было весело и легко, как весело было его поющей душе с Богом, с детьми здесь, на земле.

63

"Господи, не посрами!"

Священник Михаил Поляков

С отцом Алексием я познакомился ещё совсем мальчиком, в начале 1990-х годов в храме Рождества Пресвятой Богородицы в Крылатском. В 92-м году он стал настоятелем храма Рождества Христова в Митине. Там мы с ним сошлись гораздо ближе. Я попал в храм, когда богослужения проходили уже регулярно. Помнятся зимние службы, как мы нагревали храм "пушкой", потом её отключали, и совершалось богослужение, – пар шёл изо рта. Эти службы были длинными, но усталости не было, и людей всегда тянуло в храм. Вера у отца Алексия была сильная и яркая, и эти богослужения одухотворяли прихожан. Я видел его молитву в алтаре, и люди, которые стояли в храме, тоже её чувствовали. Вспоминаются слова, которые отец Алексий говорил, когда служились постовые службы, чтение им канона Андрея Критского: вот это сила! Потому что отец Алексий каждое слово, каждое песнопение пропускал через своё сердце. В праздники Воскресения Христова и Рождества Христова совершались у нас крестные ходы, так как храм Христорождественский: празднование продолжалось и за трапезой, как правило, и целый день можно было говорить о Рождестве. Отец Алексий всегда проповедовал очень грамотно, весело, доходчиво и радостно. И от этого у прихожан возникало удивительное чувство радости. У батюшки был ещё один священнический подвиг – это его духовные чада и исповедь. К исповеди он относился очень серьёзно и уделял ей много времени. Отец Алексий обладал даром утешения. Нередко можно было видеть людей, которые приходили в храм в слезах, в отчаянии. Вот, смотришь, человек подходит к отцу Алексию на исповедь сгорбленный такой, скрюченный. Отец Алексий по-отечески кладет ему руку на плечо, и человек выпрямляется, после исповеди уже улыбается и отходит умиротворенный и утешенный. Удивительно: какие-то двадцать-тридцать минут – и человек воспрянул духом. Исповедь длилась порой больше, чем служба. Если всенощное бдение заканчивалось около двадцати часов, то исповедь могла продолжаться до полуночи и позже. В первое время автобусов до храма не было, и отец Алексий старался всех подвезти. Нередко нам, алтарникам, приходилось ездить в багажнике. Все были удивительно счастливы и пели какую-нибудь Херувимскую, или "Господи помилуй" разучивали. И таких рейсов бывало по два и три. Отец Алексий действительно строил церковную общину. В первое время нашему храму дали какой-то участок земли, соток сорок, может быть, и мы два года его обрабатывали, сажали картошку, потом какую-то зелень. Вспоминаются праздники, особенно Крещение. Рядом с храмом был пруд, и несколько лет нам удавалось там совершать Великое Водоосвящение, вырубая иордань в виде креста, и после того как освящали воду, было погружение в иордань, в крещенскую воду. В первый раз мы, помнится, сделали совсем маленькую иордань, а монахи Троице-Сергиевой Лавры, отец Роман с двумя иеродиаконами, приезжали купаться. На следующий год загорелись и мы этим желанием, потому что, глядя на отцов, которые выходили из иордани, видя, какая радость бывает после этого, естественно, не могли устоять, и на следующий год все погружались. После водоосвящения ставилась купальня с раздевалкой, и множество народа приезжало отовсюду. Община росла, потому что к отцу Алексию приезжали за утешением, направлением в жизни. Удивительно, что батюшка мог давать наставления, не нарушая внутреннего состояния человека. Отец Алексий умел направлять людей очень бережно и мягко, и они получали утешение и разрешение множества своих проблем. Он был знающим педиатром, и мне вспоминается один случай. У одной из прихожанок была очень больная дочка, ей было одиннадцать месяцев. Отец Алексий, посоветовавшись с родителями этой девочки, предложил погрузить девочку в иордань. Я присутствовал при этом событии. Надо было видеть взгляд отца Алексия и его лицо, когда он берёт эту крошку, перед тем как погрузить, совершает крестное знамение и со словами: "Господи, не посрами", – погружает три раза. Девочка сейчас совершенно здорова, прекрасно учится в школе, играет на фортепьяно. Преподобный Серафим Саровский говорил, что нет святых, потому что нет дерзновения у людей. Мне кажется, отец Алексий имел это дерзновение в молитве и во всём, что он делал. Отец Алексий был одарен многими талантами. Он имел прекрасный слух, отличный голос, окончил музыкальную школу по классу скрипки. Вспоминаются первые службы, когда отец Алексий и сам иногда пел, он на полиелее брал Октоих и пел на знаменный распев Степенны. Акустика в храме была удивительная, можно было служить практически шепотом, и всё было слышно. Отец Алексий любил музыку, и эта музыка как бы вливалась в богослужение. У батюшки пел прекрасный хор. Службы бывали необыкновенными. Помнится, один раз я приехал из Лавры и попал к нам на службу. Я зашел в храм, совершалась всенощная, и я совершенно не почувствовал разницы. В Лавре прекрасные хоры, всё прекрасно, но я приехал на свой приход и почувствовал не меньшую благодать. Отец Алексий был одарен феноменальной памятью и прекрасным даром рассказывать о том, что прочитал и что видел. Вспоминается его проповедь-рассказ, о том, как батюшка первый раз ездил в Иерусалим. Проповедь длилась, наверное, около часа, но создалось такое впечатление, как будто мы побывали в Иерусалиме. Вспоминается праздник Крещения, и это, наверное, было последнее Крещение, когда мы освящали воду на этом пруду. К нам в храм приехали тогда дорогие гости: Владыка Евгений, ректор Духовной академии и семинарии Троице-Сергиевой Лавры и отец Роман. После погружения был праздничный стол. Удивительно, что это было не просто приемом пищи, а действительно духовной трапезой, духовной сокровищницей. Отец Алексий и отец Роман поздравляли всех с праздником и пели свои песни под гитару. Они друг друга понимали с полуслова и по духу были очень близки. Сейчас много можно слышать о послушании, о незлобии, о любви к врагам. А на приходе в Митине это можно было видеть. Отец Алексий очень вежливо, доброжелательно мог общаться со всеми людьми, которые были на приходе, и показывал своим духовным чадам, как нужно жить в этом мире. Вокруг нас, конечно, мало церковных людей, многие не до конца понимают, что такое Церковь и вообще для чего ходят в храм, но отец Алексий любил всех. Как говорят Святые Отцы, надо ненавидеть грех, а не самих людей, и отец Алексий очень ярко и живо это показывал. А ещё у него было послушание своему духовнику. Отец Алексий всегда говорил: "Ну, раз архимандрит Алексий благословил, значит так и надо". Я знаю, что люди, которые общались с отцом Алексием, уже по прошествии тех лет, что минули после смерти батюшки, вспоминая свои исповеди и разговоры с ним, удивляются тому, как батюшка тогда, много лет назад, был прав и как это отражается в их сегодняшней жизни. Вспоминается такой случай. Я был старшим алтарником и переживал о том, как будет подготовлен алтарь, храм на Пасху, как будет проходить служба. Было много алтарников, и мне, молодому человеку, было непросто находить со всеми общий язык. Возникали разные трудные ситуации, даже накануне праздников: не послушались, чего-то не сделали, то опоздали, то ещё что-то. Меня это тяготило, и я всю Пасху в душе это носил, и когда мы уже собирались идти домой, подошел к отцу Алексию и всё-таки не выдержал и начал ябедничать на алтарников. На что отец Алексий улыбнулся светло так, обнял меня. "Миш, – говорит, – Христос воскресе!". Отец Алексий над всеми проблемами стоял на несколько ступенек выше, чем все мы, и поэтому всегда для него эти проблемы казались очень маленькими и незначительными. А мы, грешные, теперь батюшку вспоминаем и учимся жить, как мы и должны, в общем-то, жить. Пасхальные возгласы "Христос воскресе!" отец Алексий очень любил, и Господь наградил батюшку за его служение: трагическая кончина отца Алексия произошла на Пасху, отпевание было пасхальным чином, и последние возгласы, которые мы вместе с ним могли произносить, были: "Христос воскресе!" – "Воистину воскресе!".

69

Всегда радуйтесь!

Священник Антоний Малов

С отцом Алексием я познакомился в 1988 году, когда по благословению духовника встретился с ним в 27-м роддоме, чтобы проконсультировать перед родами жену. Тогда он, врач Алёша, работал там в блоке интенсивной терапии. Он предложил моей матушке рожать под его присмотром, что и было сделано. Роды оказались тяжёлыми и длились долго, сына, находившегося на грани жизни и смерти, спасли, Господь принял слёзы и молитвы и благословил сыну жить. Это благословение совершилось руками Алексея и благодаря бессонной неделе его дежурств. Всё это время своих детей он не видел, потому что дневал и ночевал в роддоме. Тогда меня потрясла жертвенность Алексея, жертвенность, свойственная православным людям, но редко в такой степени самоотдачи. Впоследствии, в других обстоятельствах, отец Алексий был столь же самоотвержен в служении ближнему. Помню первую машину отца Алексия, "Запорожец" салатного цвета, который, как и его православный хозяин, тоже стал как бы православным "железным рабочим конем" – столько добрых дел было совершено вначале на нём, а потом и на других машинах. Отец Алексий любил быструю езду, но был внимательным водителем. Известие о том, что он и отец Роман насмерть разбились в автомобиле утром на пустой проселочной дороге душа отказывалась принимать. Меня охватило уныние, какая-то безысходная скорбь, мучил вопрос: почему они? Ответа не было и нет, потому что неисповедимы пути Господни. Лишь молитва утешает и связует нас с их душами. Вспоминаются встречи, эпизоды, короткие разговоры с отцом Алексием. Когда я стал священником и прослужил всего несколько недель, мы встретились с ним (он уже учился в семинарии) в Москве. Были первые дни Пятидесятницы, стояла солнечная весенняя погода. Купив мороженое, мы сели в сквере на лавочку. Алексей смотрел на меня другими глазами – перед ним был священник. Он жадно расспрашивал: "Ну, рассказывай, какой приход? Как служишь? Как вообще быть священником, что в тебе происходит?". Он ловил каждое слово, переспрашивал, переживал и удивлялся, поскольку сам в душе уже горел, жаждал, стремился к священству. Желание помочь человеку в жизни мирской преобразовалось в священнике Алексии в такую же пастырскую отдачу себя людям. В недолгие годы своего священства он был действительно на своём месте, приводя ко Христу сотни людей. Его без всякого преувеличения можно именовать добрым пастырем. Апостольское "всегда радуйтесь" – это отец Алексий. Его духовный импульс, зажигательная проповедь, его с отцом Романом канты и песни, даже общение с ним во время праздничных застолий, его тосты – до сих пор всё это умиротворяет и утешает. Да и вообще душа просто радуется, когда вспоминаешь об отце Алексии. Достоинство отца Алексия заключалось в том, что он принимал боль, беду, радость всякого человека по-христиански участливо, терпеливо и обязательно с утешением; говорил о людях лишь доброе, а дела, события, явления, пусть даже горькие, оценивал не с унынием, а с каким-то оптимизмом, имевшим крепкое основание в грядущей вечной жизни.

71

Исповедь – начало духовной жизни

Священник Андрей Ежов

Я познакомился с отцом Алексием в 1990 году. В 1989-м пришел из армии и увидел, что все уважаемые мною люди – в Церкви. Спустя год я оказался на приходе в селе Алексино, где священником был отец Василий Владышевский. Зимой в то время там оставались жить две бабушки. Этот храм я топил, и туда из Москвы приезжали люди, желающие внимательного духовного окормления. Из этой глухой деревни до ближайшей станции надо было идти через поля несколько километров. Под Новый год у отца Василия была такая традиция – мы служили службу на 1 января прп. Илье Муромцу и мученику Вонифатию. Служили, чтобы от празднования мирского несколько отдалиться, и многие люди приезжали туда как раз 31 числа помолиться. И вот там-то я и познакомился с отцом Алексием, тогда он был молодым священником. Он тоже приезжал к отцу Василию, на этот приход ездил ещё раньше к отцу Владимиру Шибаеву. Появлялся он очень редко – мы виделись, может быть, всего несколько раз в год, приезжал обычно к службе и уходил с отцом Василием в алтарь или после службы шёл гулять – была такая традиция долгих прогулок с отцом Василием. Если были какие-то особые проблемы – отец Василий времени не жалел. Отец Алексий, безусловно, почитал отца Василия огромным авторитетом, приезжал из Москвы, имея возможность окормляться и в Лавре, и у опытных московских духовников. Самое яркое воспоминание той поры. Когда под Новый год мы собирались в глуши и сидели голодные, приезжал отец Алексий на своей замечательной машине, тогда у него была "четверка". В эту машину набивалось помногу народа, но она всех как-то везла, и, может быть, ей передавались свойственные батюшке необычайная живость, энергия. Под Новый год он приехал в эту глухомань. Как он через сугробы пробрался? Привёз с собой какую-то особую радость, привёз продукты, – он по дороге, видно, покупал всё подряд, чтобы нас, одиноких "сидельцев", утешить. И всё это мы воспринимали как праздник, совершенно непонятно откуда взявшийся. Сеять вокруг себя какое-то оживление было свойством характера отца Алексия. Но, с другой стороны, когда он стал служить, посвятил свою жизнь Церкви, эта живость приобрела совершенно особую окраску – это была радость и уверенность о том, что Бог любит нас и у нас есть надежда. Впоследствии несколько раз он приезжал в Алексино, тогда мы уже узнали, что у него хороший голос и он хорошо поёт. Более близко мне с батюшкой удалось общаться, когда я получил благословение от отца Василия готовиться к рукоположению в Москве. Это был 93-й или 92-й год. Отца Алексия назначили на приход в Митино. А Митино тогда лишь начинало строиться. Народ заселили только в первый микрорайон, и храм Рождества Христова прихода практически не имел. Но ездили духовные чада отца Алексия, в основном, из Крылатского. Кое-кто из Рождествено ходил, и из Митина тоже народ Божий потихонечку подтягивался. Итак, разрушенный храм, холод, зима заканчивалась, когда состоялось освящение этого храма. Мы с женой приехали на следующую службу после освящения и больше уже оттуда никуда не уезжали два года. Вначале из немногих людей моя жена составила народный клирос, обучала их пению. Начались богослужения. Холод, конечно, был страшный, нам с батюшкой даже сшили специальные какие-то пуховые безрукавки, чтобы можно было под облачения их надевать. Начали служить с Божией помощью. К службе у батюшки отношение было особое. Для него была характерна любовь к красоте в Церкви. Он вообще был человек с ярким эстетическим чувством. Батюшка в церкви любил всё, что связано с её традициями, – архитектуру, звон, особую одежду, какие-то особенности быта, даже питание, особое общение, ну и, конечно, пение. Всё это вызывало в его душе особый отклик. И вот в храме без окон, без дверей, где перед службой работали какие-то "воздушные пушки", чтобы хоть немного нагреть воздух, проводилось строгое уставное богослужение. Пение было простое, но очень аккуратное; молитвенное стояние священнослужителей, прихожан. Никакой торопливости, внимание ко всем мелочам – всё вместе создавало впечатление удивительное. Проповеди отец Алексий говорил иногда по несколько часов. Служба затягивалась, но слушать можно было легко. Потому что это было, во-первых, очень искренне, во-вторых, очень интересно, познавательно. Батюшка говорил долго, но освещал тему проповеди всесторонне, подробно. Может быть, без привычки слушать кому-то было и тяжело, но постепенно эти длинные проповеди полюбили все. Но прежде всего, – внимание к духовной жизни, прежде всего – исповедь. Об исповеди у батюшки вообще особый разговор, он, можно сказать, учил людей исповедоваться. Он говорил: "Я начинаю с исповеди, будем исповедоваться, с этого мы начинаем". Исповедовал он практически всё время – до богослужения, на кафизмах, во время чтения канонов тоже выходил, если была нужда у людей, после богослужения задерживался в храме очень поздно. К нему приезжали издалека, в Митино ходили тогда два автобуса, и то очень редко. И он исповедовал, исповедовал и исповедовал: утром – до службы, даже в начале Литургии во время антифонов поисповедовал. То есть, исповедь – как начало духовной жизни. Это – его собственные слова, может быть, не дословно, но он об этом говорил и мне, и другим людям. И правоту отца Алексия время подтвердило: действительно, это было начало правильное. И так, в такой внешней красоте богослужения, можно было потихоньку проникнуться и внутренней, нетленной красотой жизни с Богом. Вот эта красота, переполнявшая в какие-то моменты отца Алексия, была очень заразительна. Надо сказать, что со временем, получив назначение в Митино и послужив там некоторое время, отец Алексий значительно утих, если можно так сказать, хотя не знавшие его ранее люди продолжали удивляться его энергии, живости, но, как мне кажется, он становился тише. И его живость, энергичность стала приобретать какой-то более глубокий характер тихой радости. Вспоминаю обстоятельства рождения своей первой дочери. Я тогда проходил послушание в Елоховском соборе после рукоположения, служил там диаконом. Был пост. Мне сообщили, что у меня родилась дочь, и мы поехали в роддом, естественно, на машине отца Алексия. Приехали мы, забрали матушку. По дороге отец Алексий всё купил, устроил нам праздник. Я ему сказал, что испытываю какое-то особое чувство – что моя жизнь состоялась, наполнилась. А батюшка мне говорит: "Знаешь, отец, я после рождения своей дочери чувствовал то же самое". Тогда жить было негде, поселились у знакомых, в какой-то старой квартире. Маленькая комнатка, стол, ребёнок там же. Мы стоим с шампанским в руках, молодые, голодные, но бесконечно счастливые. Молиться с батюшкой было спокойно, хорошо, о времени как-то забывалось. В том, как он служил, не было театральности, но в то же время не было и флегматичности, этих двух крайностей. По отношению к отцам, с которыми батюшка служил, он проявлял настоящую братскую заботу. Переживал за них. Может быть, не всегда это внешне показывал, думая об их пользе. Он принимал близко к сердцу их ошибки, старался покрыть всё любовью и своими трудами, своим вниманием восполнить какие-то их недостатки. Шло время, и отец Алексий, конечно, не остался незамеченным православной паствой, к нему приезжали люди, друзья привозили друзей, коллег по работе. Надо сказать, что личный опыт его жизни тоже привлек к Церкви многих. Приезжали его одноклассники, знакомые, сослуживцы, коллеги, привозили своих друзей, учеников. Буквально каждый год, собираясь на праздники, можно было заметить, что людей всё больше. Количество детей росло, а надо сказать, что к детям у отца Алексия вообще было особое отношение. Он мог ничего не говорить, просто присутствовать на детском празднике, сидеть в первом ряду, радоваться, хлопать в ладоши, смеяться – этого было вполне достаточно, чтобы дети как-то воодушевлялись, вели себя совершенно по-особому. Они чувствовали не внешние знаки внимания, но внутреннюю любовь. Батюшка очень опекал маленьких детей, рожающих женщин, интересовался и как профессионал, и как пастырь, заботился обо всех, направлял к знакомым врачам, решал всё время какие-то проблемы. Это была совершенно особая сторона его деятельности – рождение детей, их православное воспитание. Естественно, оно начиналось с воспитания родителей. Через некоторое время наша семья была вынуждена уехать из Москвы, и наше близкое, частое общение с батюшкой прервалось. Но, периодически бывая в Москве, мы урывками виделись. Конечно, я не мог уже так внимательно наблюдать за его жизнью. Это были скорее отдельные эпизоды, из которых некоторые запомнились. Прежде всего, похороны отца Василия Владышевского. Там я встретился с отцом Алексием. Он был как-то немного растерян, хотя внешне это было не очень видно. Отец Алексий хотел хотя бы кончиком пальца дотронуться до гроба и так вот, дотронувшись, пройти за гробом до могилы. И тут он заметил, что кому-то из священников это не удается, и он пропустил этого батюшку, а сам пошел немножко сзади, но всё равно взглядом от гроба не отрывался. И ещё один момент. Я тяжело заболел, помотался по больницам, а потом с большим трудом, очень слабенький, вышел как раз на Пасху и приехал служить в Митино. Служил отец Алексий с отцом Алексием Мошковым. Я давно не был в храме, и тут испытал некоторое удивление, потому что храм, можно сказать, распирало от людей. В основном это были люди, приезжающие в церковь не по месту жительства, а к пастырю. Мне кажется, отец Алексий явился продолжателем традиции отца Василия пасти большое количество душ, по одной. Сейчас уже, наверное, пора перейти к тому, что я помню о смерти отца Алексия. Мы читали слова епископа Игнатия и епископа Феофана о редкости единомыслия; сейчас современные и недавно отошедшие от нас старцы и пастыри говорят, что найти в этой жизни одного едино-мысленного, с которым можно было бы вместе, шаг в шаг, идти к Богу – огромная редкость. Может быть, отцу Алексию это удалось, я имею в виду его дружбу с отцом Романом. Такое счастье он имел в своей жизни, такую поддержку, такое великое утешение. Об этой дружбе ходили легенды. Великое счастье послал им Господь: вместе шли, вместе и ушли из этой временной жизни. Могу только повторить слова духовника отца Алексия о том, что он перешел из этого мира, где любви мало, сам исполненный любви, в другой мир, в котором всё – любовь. Значит, Бог счел его уже готовым. На похоронах отца Алексия было огромное множество пришедших проститься. Может быть, только при встрече мощей угодников Божиих я видел такое количество духовенства, а мирян, думаю, собралось в тот день несколько тысяч. Прошли годы. Я стараюсь каждый год ездить на могилу в день памяти отца Алексия. Конечно, каждый раз людей собирается всё меньше. Это нормально и вполне естественно. Служим, панихида проходит очень тепло. Молиться легко, на душе спокойно, и все вокруг желают батюшке хорошей загробной участи. Многим, в том числе и мне, кажется, что он её заслужил.

80

Взгляд из Вечности

Священник Константин Татаринцев

Очень хорошо помню тот майский день. Я совершал Литургию, и ко мне подошел ныне иерей, а в то время диакон или алтарник Максим Запальский, бледный, потрясенный. Он сказал, что кто-то позвонил в храм и сообщил, что отец Алексий разбился. Я знал, как батюшка водил машину, и что он попадал иногда в непростые ситуации. Первые мысли, какие родились: наверное, просто какая-то царапина или очередной гипс. Как разбился? Но отец Максим сказал, что самым страшным образом разбился. Разум и сердце отказывались это принимать, потому что мы были и друзьями, и соседями, и друг за друга всегда молились. И отец Максим, и я на определённом этапе своей духовной жизни, и отец Алексий окормлялись у одного духовника – отца Алексия (Поликарпова), ныне архимандрита. И за отца Алексия Грачёва мы всегда в нашем храме на проскомидии вынимали частичку, и за матушку Ирину со чадами. Эту весть разум не воспринимал, казалось, ошибка, что-то перепутали, не про того сказали. А тем временем уже из служебной просфоры вынимаем частички об упокоении. Была вынута частичка о новопреставленном иерее Алексии. Постепенно эта мысль нами овладела, приходили печаль, отчаяние, уныние. И только, пожалуй, Литургия доставляла своей духовной сущностью, особым внутренним ритмом возможность перенести все эти мысли в плоскость молитвы и упования, что если действительно Господь призвал отца Алексия, то на пути в вечность Он не оставит его, и может быть, наши слабые, посильные молитвы будут для него очень значимы. Вспоминается отпевание в этот яркий, солнечный майский день. Были дни такой светлой радости о Пасхе, когда всегда, приветствуя друг друга, говорят: "Христос воскресе! – Воистину воскресе!". И вот эта пасхальная радость, спроецированная на печаль утраты, наверное, придавала какую-то особую духовную значимость тому, что мы переживали. Передо мной фотография отца Федора Соколова и отца Алексия, где они стоят на колокольне, на ветру, и, обнявшись, с улыбкой смотрят как бы в объектив фотоаппарата, а на самом деле они с этой фотографии смотрят на нас. Смотрят уже из вечности, потому что через некоторое время не стало и отца Федора. Я видел, как отец Федор поддерживал матушку Ирину, находил для неё слова утешения. Они с матушкой Галиной приезжали после отпевания к ней. А через некоторое время Господь и самого отца Федора Соколова, настоятеля храма Спаса Преображения в Тушине, позвал в путь всея земли. И вот они, преступив эту таинственную, мистическую границу жизни и смерти, уже там, где нет смерти, где всеобщее Воскресение и созерцание света нетварного, нетленного, оттуда – с колокольни – как бы смотрят на нас. А что такое колокольня? Это и в богослужебном отношении, и в архитектурном – особое место, откуда благовествуется истина, пробуждающая мир, исходят те, особые, освященные звуки колоколов, которые несут миру пробуждение от спячки, от неверия, от беспечности. Собственно говоря, колокол как бы символизирует таинство Троицы. "Большое коло и малое коло соединяются суть собезначально", – пишет новгородский летописец. То есть, большое коло – сам колокол – олицетворялся у наших предков с Богом Отцом, малое коло – язык Логоса, – так мы называем Спасителя, – с Богом Сыном, а звук, рождающийся при соединении их, – Дух Святой. Этот Дух Святой наполняет Вселенную, пробуждая её к вере и богослужению, к преображению внутреннего мира, чтобы соединиться в вечности с Богом. И вот на колокольне, откуда идут эти удивительные звуки, стоят два очень близких сердцу человека – отец Алексий Грачёв и отец Федор Соколов. И они оттуда, как бы взирая через окошко этой фотографии, тоже по-своему побуждают нас, молчаливо, светом своих глаз, своей искристой улыбки, – к тому, чтобы нам тоже очнуться, пробудиться и подвигнуть нас к молитве, к той насыщенной жизни, какую они сами очень ярко прожили. Матушка моя всегда вспоминает отца Алексия. Мы – многодетная семья, шестеро детишек, и у неё сохранились трогательные воспоминания, как отец Алексий приезжал, когда с нашими малышами бывали какие-то детские катаклизмы. Отец Федор говорил: звоните отцу Алексию, он приедет и поможет. И батюшка не раз приезжал чуть ли не ночью. А потом и ко второму нашему малышу, – ещё было так трепетно и страшно. Он же научил нас, как правильно перевернуть, запеленать; такие вот уроки дал молодым родителям. Это помнится так, как будто было вчера. Причем, занимаясь своим делом, он, глядя на иконы в нашей комнате, говорил о богословии, разных богословских тонкостях. Мы всегда вспоминаем его среди прочих близких сердцу людей. Его человеческая щедрость, легкость в общении пленяла, заставляла как-то сразу к нему расположиться. Мы мало вместе с ним сослужили, хотя близки наши храмы. Наш Тушинский храм был тоже очень посещаем, служили каждый день практически без выходных. Он всегда нас приглашал на Рождество Христово, но оставишь ли свой храм в такой праздник? Так нам и не довелось, к сожалению, вместе послужить, как хотелось бы. Мы были всегда не только соседями, но и близкими духовно людьми, это чувствовалось и по той взаимной молитве, и в кратких встречах, которые происходили, например, когда мы приглашали батюшку принять участие в Таинстве соборования. И мы помогали ему, приезжали на соборование, чтобы составить каноническое число – семь священников. Он также приезжал к нам, помогая соборовать, и даже, помню, с ногой в гипсе, на костылях, батюшка пришел как-то на помощь. Он не ходил, не помазывал, но читал Евангелие, молитвы, которые по чину последования соборования совершались у Царских врат. И вот во время таких коротких встреч, моментов он открывался как человек очень живой, сразу отбрасывающий пустоту или формальность в общении, выводящий на разговор, который взаимно обогащает. Батюшка останется в памяти как образец живого священника, ищущего Царствия Божиего, которое внутри нас и внутри людей, окружавших его. Он умел теплом, душевностью, молитвой привести людей, как колокол приводит в храм, к потребности в духовной жизни. И через себя, не заслоняя собой Господа, деликатно отступая в нужный момент, заставлял людей преодолевать свои собственные немощи и слабости и, совершенствуясь, восходить от силы к силе, от ступенечки к ступенечке, к заветной цели – к Господу нашему, в Котором в исповедовании и вере пребывает и он сам.

84

Радость в твоем сердце

Священник Игорь Фомин

В нашей семье как-то не принято говорить об отце Алексии в прошедшем времени. И это объясняется тем, что батюшка до сих пор, как и раньше, влияет на твою повседневную жизнь, и так будет до конца твоих дней. Общаясь с ним, понимаешь, что слова Евангелия выполнимы и осуществимы в жизни, которая не где-то там, далеко, а здесь, рядом, в суетном городе, среди греховности повседневной жизни, и выполнение Евангелия есть радостная доля человека, его движение и дыхание. Как говорит апостол Павел в Послании к евреям: "Говорит Господь: вложу законы Мои в мысли их, и напишу их на сердцах их, – и буду их Богом, а они будут Моим народом" (Евр. 8,10). Встреча с будущим батюшкой, а тогда ещё детским врачом Алексеем Грачёвым, произошла в селе Алексино, в храме Покрова Божией Матери, при заботливом окормлении отца Василия Владышевского, который смог собрать и объединить многих "разношерстных" людей, духовно алчущих, живущих без подлинно духовного окормления. Жаждущие общения, ищущие единения, мы ехали в подмосковный Покровский храм, где находили единомышленников, родных по духу людей. Из окошка трапезной была видна дорога от храма через поле, а это три километра до леса, за которым находилась железнодорожная станция. Вспоминается, как зимой в субботу, когда все приезжали на вечернее богослужение, из леса показывались идущие крохотные фигурки, и мы, находившиеся в трапезной, с детской радостью ждали приближающихся близких людей. Отец Василий, как капитан корабля, брал подзорную трубу и, вглядываясь в идущих, с радостью сообщал, кто идёт. Зима. Пурга. Две маленькие фигурки, идущие в храм через поле. Всё ближе и ближе – и вот уже видно, что идёт Алексей, за спиной – рюкзак, к рюкзаку привязан за лямочку детский горшок, за ним в саночках его доченька Настёна (ей чуть больше годика), укутанная так, что видны одни глазки, а за ними – благочестивейшая будущая матушка Ирина. Как трогательно было их видеть, когда все в снегу, озябшие, после полуторачасовой дороги на электричке и такого же времени пути по полю, но радостные, они входили в ограду храма. Будучи музыкально одаренным, отец Алексий пел на клиросе. Но мы долго не знали, насколько это одаренный человек, он никогда не выказывал своего таланта. Глубокое смирение поселилось в его сердце давно, а восхищение даже малыми, незаметными добродетелями другого составляло отличительную черту батюшки. За трапезу он садился последним и в конце стола, но отец Василий всегда его пересаживал ближе. Его начитанность и эрудиция, соединенные с тактом и любовью к ближним, давали необычайные плоды. Разговор с ним всегда был содержательным, радостным и глубоким, что впоследствии проявлялось в проповедях, которые захватывали, освобождали от пыли повседневной жизни. Их можно было слушать с любого места, и ты понимал всё, о чем до этого говорилось. ...Подходил к вечеру воскресный день. Все собирались домой и уезжать старались вместе, чтобы продлить радость общения ещё и в дороге. Но отец Алексий не спешил, он задерживался, находя какой-нибудь повод. Мы уезжали, а потом выяснялось, что батюшка остался, чтобы помочь старушке, которая убирала в трапезной. Сострадание к ней, любовь к ближнему позволяли просто взять и вымыть полы в тишине, чтобы никто не знал. Истинная добродетель! Пройдя "Алексино", мы все впитали какие-то добродетели от отца Василия, кто больше, кто меньше. Но отец Алексий вынес более всех. А духовное богатство нельзя украсть или присвоить, его можно только приобрести своей жизнью во Христе, что и проявилось потом у батюшки. Алексинская жизнь стала тем временем, когда таланты батюшки были собраны, сформированы, подкормлены заботливым отцом Василием; а священство стало цветущим садом добродетелей для многих и многих, столкнувшихся с ним как будто случайно людей. Широта его души не знала границ. Забыть о себе, помочь другому – это свойственно было батюшке, конечно, не без помощи его матушки, которой приходилось не раз проводить время в одиночестве, ожидая его. Вспоминается неожиданная тяжёлая болезнь моего брата. Ему было три года, находился он с родителями за городом, за восемьдесят километров от Москвы. Позвонили отцу Алексию, тогда ещё доктору Алёше. Был вечер, но он сразу откликнулся, приехал на своём стареньком "ушастом" "Запорожце" из Москвы и отвёз брата в Филатовскую больницу. Когда все страхи оказались позади, было уже утро. И только спустя какое-то время мы узнали, что Алексей до этого не спал две ночи, потому что у него в клинике был очень сложный случай, а он никогда не отходил от своих маленьких пациентов, не считаясь ни со временем, ни с усталостью. Он часто крестил умирающих младенцев мирским чином, а потом всю жизнь их поминал. Тяжёлая ситуация сложилась в семье у одного батюшки. Позвонили отцу Алексию (они были большие друзья, как говорили у нас, "ещё с Алексина"), чтобы он как-то утешил, поддержал его. Через полчаса после просьбы – звонок в дверь. Открывают – на пороге стоит радостный, улыбающийся отец Алексий в подряснике и домашних тапочках, а на улице – зима! Хватает всех, сажает в машину и везет к себе домой. А здесь уже и матушка хлебосольная хлопочет, оставив свой покой, отдых – ради других. Уйти из дома батюшки не утешенным было невозможно. Единение христиан начинается у Креста. Когда скончался отец Василий, то батюшка с глазами, полными слёз, стоя перед гробом в день отпевания, тихо сказал, что жизнь разделилась на две части: до смерти отца Василия и после нее. А для нашей семьи с кончиной отца Алексия – уже на три части. Как нельзя лучше к отцу Алексию подходят слова: "Чтобы от вас падала хорошая тень, ходите во свете Христовом". Удивительно, но смерть не разлучила нас с отцом Алексием, а ещё больше соединила. Когда я в первый раз увидел батюшку мертвым, а произошло это в больнице Склифосовского, нас было двое: отец Георгий Фомин и я – и было чувство защищённости рядом с ним, даже мертвым. Хотя всё естество рвалось, кричало и плакало, но душа имела тишину, свет и уверенность в совершении величайшей тайны Божией – любви.

88

Будьте как дети

Священник Артемий Гранкин

С отцом Алексием мы познакомились примерно в 1993 году. Я стал ходить к нему в храм, ездил очень далеко, но всё это было счастьем: ехать к батюшке на службу, общаться с ним, исповедоваться у него. Т Конечно, когда из прихожанина я стал алтарником, мне поначалу было очень страшно, я всего боялся. Но помню радостную улыбку отца Алексия, который так спокойно произнёс: "Проходи, делай поклоны", – благословил и сказал: "Ну, помогай там". Я сразу почувствовал ту легкость духовную, радость, которую он давал людям. Отец Алексий до сих пор является для меня примером священнического служения. Основное качество батюшки – это любовь, любовь к людям. То есть, конечно же, любовь к Богу. Мы, алтарники, видели, как он молился в алтаре, стоя на коленях, как он уходил в молитву, как он, возможно, переживал свои горести, трудности. Но переживал их с Богом и переживал их в молитве, и видно было, что Господь давал ему силы на его служение. Эта любовь, наверное, была свойством его характера, которое он воспитал, и которое дало такой огромный плод. О ней нельзя рассказать, её можно было только почувствовать, находясь рядом с батюшкой. Я не знаю больше такого человека, с которым хотелось бы быть всегда. Отец Алексий также является для меня примером в отношениях с матушкой, своей супругой. Очень часто мы, к сожалению, любим дальних, а не родных, близких. Отцу Алексию были свойственны внимательность, заботливость. Я помню такой случай. В тот день был, кажется, какой-то праздник, все подходили к Кресту, и матушка тоже. Я стоял рядом с отцом Алексием, и когда матушка подошла, то батюшка с такой любовью, с такой необыкновенной нежностью произнёс: "Матушка, какая вы сегодня красивая!". "Спаси Господь, батюшка", – так ответила она ему. Хотя он был очень, я думаю, строг и со своими детьми, и с матушкой. Однажды стояли мы в алтаре, а в иконостасе была дырочка такая маленькая, и иногда, когда позволяла служба, батюшка выглядывал в эту дырочку – стоят ли там его сыновья Паша с Сашей и дочка Настя. И он их чуть ли не считал: "Стоят, стоят... Вон Насти нет. Иди, – говорил мне, – иди, найди Настю и скажи, чтобы встала и молилась". То есть он был строг в этом отношении. Помню, как я бегал, – сначала Настю искал, потом Пашу, и приводил их обратно. В то время добраться до храма было очень тяжело, автобусы почти не ходили, по лесу нужно было идти через непролазную грязь, и отец Алексий всегда довозил прихожан до метро, старался, во всяком случае. В машину его набивалось, помню, по одиннадцать-тринадцать человек. Был такой случай, это мне уже рассказывали: сотрудник ГАИ остановил машину отца Алексия и считал выходящих из неё людей, а потом в шутку сказал: "Ну, и в багажнике, наверное, у вас лежат?". Открывают багажник – и в багажнике лежат! Вспоминается, как он исповедовал. Он мог исповедовать столько, сколько нужно было человеку. Конечно, впоследствии, когда стало много народу, он, наверное, иногда торопил тех, кого уже знал. Ради новых людей он жертвовал временем. Иной раз исповедовал, – это я уже очень хорошо помню, – чуть ли не до двенадцати ночи. Вспоминается также его дружба, пронизанная чувством любви, радости с отцом Романом (Тамбергом). Отец Роман очень редко служил у нас в Митине. Я помню, наверное, раза три, не больше. Но каждая такая служба была для отца Алексия великим событием. Он ликовал, его переполняла радость: с отцом Романом он очень дружил. Господь сказал: "Будьте как дети". И вот отец Алексий вел себя, наверное, как дитя в этом отношении. Отец Роман был, конечно, совершенно другой, он был монах – это было видно: важный, строгий. Однажды отец Роман стоял на горнем месте во время чтения Апостола – отец Роман был очень-очень важный, а отец Алексий сидел на табуреточке, и камилавка у него съехала набок, но он этого не замечал. Он был рад, что служит с отцом Романом, рад службе, ему было всё равно – съехала у него камилавка или нет. На это было как-то умилительно смотреть. Про камилавку вспоминается ещё вот что. Иногда он о ней забывал, но всегда, когда ездил в военную часть, бегал в поисках её и спрашивал: "Отцы, отцы, где же каска-то моя, где каска моя?". И мы доставали, протирали от пыли эту "каску". Он говорил: "Любят, любят военные, очень любят; они там на парад выйдут – они в шапке, и я в шапке. Они эту шапку снимут, так и я сниму. Им это очень нравится". Случилось так, что я долго не виделся с отцом Алексием, очень долго. Я тогда ходил в другой храм, потому что очень всё-таки было далеко ездить, я уже учился в институте, и было много забот. И когда я приехал в храм и его увидел, я даже боялся подходить к отцу Алексию. Думаю – сейчас скажет: "Где ты был? Где ты пропадал?". Я помню этот случай – это был последний раз, когда я с ним виделся в этой жизни. Я приехал, мы зашли в алтарь с отцом Михаилом, и он послал меня чайник поставить, чтобы согреться перед службой. Я пошел в трапезную, которая была тогда рядом с храмом. Выхожу из трапезной и вижу отца Алексия. Думаю: как же я благословение-то возьму с этим чайником? Куда мне этот чайник деть? Думаю – как глупо всё, тем более после долгого отсутствия. Пока я раздумывал, отец Алексий приблизился к трапезной, и мне ничего не оставалось, как подойти к нему. И тут я понял, что отцу Алексию было всё равно – с чайником я или без чайника и как я буду брать у него благословение. Он так меня и обнял с этим чайником. Я мог не видеть его десять лет, но от этого ничего бы не изменилось. Если бы я сделал что-то нехорошее, что-то случилось бы – всё равно эта любовь покрыла бы всё, и для отца Алексия было бы неважно, в каком я был бы виде, он смотрел на душу человека. И опять я понял, что батюшка был именно батюшкой для всех нас. Той любви, которая была у отца Алексия, я ещё не встречал ни в одном человеке. Он для меня образец жертвенной любви. Стоит вспомнить, что отец Алексий очень любил петь. У него был прекрасный слух, замечательный голос и была необыкновенная любовь к пению. Его трудами был собран замечательный клирос, думаю, единственный в Москве: певчие были верующие люди, как правило, духовные чада отца Алексия, и очень одаренные в плане пения. Они поют и сейчас. Многие желают, чтобы этот хор пел у них в храме, многие священники, близкие знакомые отца Алексия. Но я думаю, что этот хор был единое целое тогда, когда был отец Алексий. Он часто выходил во время службы из алтаря, подпевал на клиросе. Впоследствии он очень любил петь и духовные песни, канты. Ещё одно воспоминание, для полноты облика отца Алексия. Он любил водить машину и ездил быстро, даже нарушая правила, но это всегда было с молитвой, с благословением. Вспоминается такой случай. Мы встречали святую главу Великомученика Пантелеймона. Шла колонна машин, и в машину отца Алексия уселись староста Мария Александровна, регент Ирина, которая тогда пела на клиросе, какой-то священник и я. А священник первый раз ехал с отцом Алексием. Мы потерялись, не попали в колонну, а она шла "с зеленым светом". Мы попали в жуткую пробку, стоим. Начинаем нервничать, потому что отец Алексий должен был служить молебен у мощей в Елоховской церкви. И вот – вырываемся из этой пробки, дорога чистая. Отец Алексий крестится, благословляет дорогу, Мария Александровна вжимается в кресло, Ира начинает нервно креститься, а другой батюшка ещё ничего не понимает – он сидит на переднем сидении и нас не видит. Мария Александровна успела только произнести: "Батюшка, вы знаете, мы, наверное, успеем...". Но отец Алексий никого не слушает, благословив дорогу, включает антирадар ловким движением руки. Священник сидит рядом, он пока не понимает, что происходит. Батюшка нажимает педаль газа. Интересна реакция священника: скорость увеличивается, и он начинает вжиматься в кресло, но крестится и молчит. А у меня было ощущение, что мы вместе с отцом Алексием и Господь рядом, Он нас сохранит. Вот мы мчимся, приезжаем – ищем автобус, колонну. Не можем понять – где же автобус, мы его должны были догнать. Тут отец Алексий хватается за голову и восклицает: "Ну всё, опоздали! Автобус, наверное, ушёл!". Тут Ира поднимает глаза – а мы стоим рядом с каким-то автобусом, и говорит: "Батюшка, а вот он, автобус с мощами!". Мы оказались впереди колонны. Нас стали обгонять машины с мигалками, и гаишники сердито спрашивают: "Вы куда влезли впереди колонны?". Оказывается, мы вообще встали впереди всей колонны, сами того не заметив. Все нас обгоняют, и отец Алексий говорит: "Ну да, да, все серьёзные люди, надо их пропустить". И вдруг пролетает машина, такая смешная – "копейка", по-моему, и матушка за рулем – какая-то монахиня. Батюшка говорит: "Непорядок, непорядок, матушка – и впереди батюшки". Обгоняет "копейку" и встает впереди. "Вот теперь всё по порядку, всё правильно". ...Как-то раз закончилась служба, и из храма выходит ребеночек лет пяти-шести, ребеночек огляделся серьёзно. В то время только что купили маленький трактор, он стоял во дворе, недалеко от храма. Мальчик увидел – никого нет, сел на трактор, покрутил руль, постучал по бибикалке, посмотрел, что там и как. Оглянулся, слёз и радостный убежал. И буквально через несколько минут выходит отец Алексий. Огляделся – никого нет, подходит к этому трактору, порулил, побибикал, осмотрел трактор; он был точь-в-точь, как ребёнок. Сошел, посмотрел, что его никто не видел, и пошел по своим делам... Пастырская деятельность отца Алексия дала настолько большие плоды, что одни духовные чада отца Алексия даже не знают других, но он их всех объединял. Самая важная, наверное, задача пастыря – поставить на правильный путь, когда человек из неверующего становится верующим. Если в храм приходят люди уже верующие, то они уже как-то идут по этому пути, а в переломный момент нецерковному, неверующему человеку, который не понимает, что такое служба, что такое молитва, что такое исповедь, что такое причастие, отец Алексий очень помогал. И это было только благодаря его любви, жертвенности, с которой он служил Богу и людям. Он всего себя отдавал людям. И к этому нельзя было оставаться равнодушным. Благодаря отцу Алексию многие люди стали священниками. Я знаю отца Михаила, который подтвердит мои слова о том, что искорку любви к Богу зажег в нём именно отец Алексий. Для меня образ священника – это отец Алексий. Иногда думаешь, что если бы отец Алексий был жив, то мы бы избежали многих проблем и многих бы, возможно, искушений. Для него было радостью служить Богу и людям. У человека, который живёт правильной духовной жизнью, всегда должна быть радость благодати Духа Святаго, и она была у отца Алексия.

95

Спешите делать добро

Игумения Антония

Когда я узнала, что готовится книга об отце Алексии Грачёве, то возгорелась желанием тоже написать о нём несколько строк. Он оставил о себе в моём сердце светлые, незабываемые воспоминания. Мы с ним окормлялись у одного духовного отца, архимандрита Алексия, наместника Свято-Данилова монастыря. Я не раз встречалась с отцом Алексием Грачёвым на исповеди, которую наш батюшка проводил под Троицким собором. Меня удивляло, что он никогда не позволял себе попасть без очереди, хотя как священник мог это сделать, а смиренно вместе с мирскими людьми ждал своей очереди. Когда бы мы с ним ни увиделись, он всегда встречал меня светлой, радостной улыбкой. С ним было просто и хорошо, не надо принужденно улыбаться или бояться сказать что-то лишнее. К нам в монастырь отец Алексий приезжал несколько раз и всегда вносил в нашу жизнь свежую струю. Однажды он привёз с собой старшую дочь Настеньку и пел с ней рождественские колядки, чем утешал всех наших сестер. Первые годы восстановления нашей обители были для меня трудными, и отношения с сестрами складывались тоже не всегда легко. Как он умел внимательно и серьёзно выслушать, когда я говорила ему о своих проблемах! И главное, всегда находил утешительные слова. Однажды мы с ним разговаривали на улице, он был весел и оживлен. Но вот к нам подошла одна монахиня с нищей, плохо одетой девочкой и попросила помочь ей. Пока я раздумывала, отец Алексий поспешно достал из кошелька деньги и, отведя девочку в сторону, вручил ей их. Я заметила, что лицо его было полно участия. Мне стало стыдно за свою медлительность, за то, что я не поспешила с добрым делом. Это случай запомнился мне на всю жизнь. Когда неожиданно скончался всеми нами любимый и уважаемый протоиерей Геннадий Огрызков и мы с сестрой нашего монастыря приехали на похороны в храм Малое Вознесение, то первый, кого мы увидели из наших близких, был отец Алексий Грачёв. Он в то время сломал ногу и, несмотря на это, на костылях пришел проститься с дорогим нам отцом Геннадием. А как он пел величание Божией Матери: "Архангельский глас..." во время погребения! Его сильный высокий голос выделялся среди певших с ним отцов и разносился далеко, проникая в души собравшихся там людей. Когда я в последний раз видела отца Алексия с матушкой Ириной и детьми, то в голове мелькнула мысль: "Какая красивая пара, какая счастливая семья", но – увы! – Бог судил иначе. После гибели отца Алексия к нам в монастырь приезжала матушка Ирина. Наши сестры исполнили песни, которые отец Алексий так любил и которыми он с отцом Романом всех нас радовал. А мы с матушкой Ириной слушали и плакали, и эти слёзы ещё больше сблизили всех нас...

97

ПАСТЫРЬ ДОБРЫЙ

99

Богомолье

Диакон Владимир и Вера Авдеевы Содрогнувшися душою, об усопшем воздохнем (Из песни)

Господь свел нас с отцом Алексием в 1990 году в храме Рождества Пресвятой Богородицы, что в Крылатском. Возле него всегда было много народу, люди тянулись к батюшке как к исповеднику, утешителю наших мятущихся душ. Он привлекал к себе простотой, доступностью и сердечностью, горячей убеждённостью своих проповедей. В 1991 году батюшка венчал нас в храме Рождества Пресвятой Богородицы. Собственно, он и его алтарник были единственными свидетелями пред Богом этого сокровенного Таинства. Вскоре отца Алексия назначили настоятелем храма Живоначальной Троицы при больнице Склифосовского. У нас на квартире собирался "собор" во главе с батюшкой, где мы долго и горячо обсуждали историю храма, известную по архивным документам, старались узнать как можно больше о Странноприимном доме, основанном графом Шереметевым. Но, к сожалению, батюшке не пришлось служить в этом храме. Весной 1992 года отца Алексия назначили настоятелем храма Рождества Христова в Митине. Мы стали прихожанами этого храма. Каждую субботу вечером и в воскресенье утром все "крылатские", кто пошел за батюшкой в Митино, собирались на одной из автобусных остановок, что на Рублевском шоссе, и дружной общиной ехали в храм к батюшке "на перекладных" (на трех автобусах). Часто после службы он сажал нас в свою "четверку" (до двенадцати человек, считая детей) и довозил, с молитвами и песнопениями, радостных и счастливых, домой в Крылатское. Мы были счастливы от этого совместного общения, от нашей духовной близости с батюшкой. Ну кто мог заставить двенадцатилетнего Матвея Башенина вставать рано утром в воскресенье, когда так хочется поспать, и бежать на автобусную остановку, чтобы провести почти весь день в храме! Было счастливое и светлое время, когда батюшка зажигал всех нас своим оптимизмом, жизнелюбием, и мы не замечали, стоя на клиросе, что в храме температура зимой не поднималась порой выше плюс четырех градусов. И только в трапезной, открывая необъятный термос Наташи Беляковой (она готовила трапезу на всех нас дома и привозила в храм), разогревались, выкладывали на стол всё, что принесли из дома. Батюшка садился во главе стола, кто-то с его благословения читал святоотеческую литературу, и все были счастливы. Так прошел год в любви и согласии. Но не всё, конечно, было безоблачно и гладко, были горькие и трудные времена, случались и разочарования. Летом 1992 года батюшка благословил и организовал паломнический ход из Москвы в Лавру к Преподобному Сергию. И вот мы пешком, за три благословенных дня, читая по дороге "Богомолье" Ивана Шмелева, дошли до Лавры. А было нас человек сорок-пятьдесят, из них семь детдомовских детей. Дошли все – усталые, довольные и счастливые. Отстояли всенощную, а наутро причастились. На каждую Пасху со всей Москвы в наш храм собиралось такое количество народа, что после службы в трапезной сидеть было невозможно – все стояли. Но никто не чувствовал себя обделённым батюшкиным вниманием, его сердца хватало на всех. Казалось, что именно к тебе батюшка наиболее внимателен, но, как ни странно, ни гордости, ни ревности не было. Отец Алексий Грачёв был, что называется, священником от Бога. Не помнится случая, чтобы он отказал кому-нибудь в чем-либо. Неважно, чем он помогал – утешительным словом, медицинским советом или устройством в больницу, деньгами, не говоря уж о его священнических обязанностях. Да и не обязанностью, а образом жизни для него было служение Богу. Как горько теперь осознавать, что сейчас, когда из Крылатского пустили прямой автобус в Митино, можно приехать к батюшке только на могилу. Но наше человеческое чувство горечи перемешивается со светлой верой в то, что батюшка молится о нас, своих чадах, у Престола Божия.

102

Воспоминания коллег Наш Лёшенька

Наталья Петровна Савченко, зав. отделением детской патологии

В нашем отделении его называли Лёшенькой. Во время его дежурства никто не сомневался в том, что всё будет в порядке, даже самого тяжёлого ребеночка он реанимировал. Самое опасное для младенца – когда его извлечение происходит с помощью наложения акушерских щипцов. При Лёшеньке эта операция всегда проходила без последствий для малыша. Каждого при нём родившегося он обихаживал: пеленал, уносил в детский блок; пока опасность для жизни малыша не минует, от него не отойдет. Однажды, вернувшись из отпуска, узнаю, что Алексей Владимирович ушел из родильного дома и поступил в семинарию. Спрашиваю тогдашнего главного врача Евгения Абрамовича: "Зачем отпустил?". А он: "Я как только узнал, куда он уходит, сразу отпустил". Очень жаль, что роддом потерял такого талантливого врача... Он не ограничивался имеющимся запасом знаний, его многое интересовало в педиатрии. Если родится ребеночек с признаками уродства – коллегам выскажет свои предположения относительно причин этого, родителям подскажет, в каком направлении обследоваться, лечиться. Нежизнеспособных ребятишек крестил, давал им имена. Очень переживал, если его усилия в борьбе за жизнь малыша оказывались тщетными.

Щедр на доброту

Ирина Викторовна Мартынова, врач

Ему можно было доверить самое сокровенное. На душевное смятение живо, по-доброму откликался, он вообще был щедр на доброту... Дежурства вместе с ним были легки. В трудной ситуации, когда все напряжены, он вставит шутливое слово – и снимет напряжение, и мы тут же стараемся мобилизовать себя на положительный исход. В этом кроется и профессионализм. Из операционной Алексей Владимирович уходил последним, а потом допоздна оставался в детском блоке, хотя необходимости в этом не было – в то время и сестер, и нянечек хватало. К нему тянулись все. Даже когда он ушел от нас, остался своим человеком.

Душа требовала деятельности

Владимир Алексеевич Вершинин, зав. родильным блоком

Алексей Владимирович не ограничивался только своими педиатрическими возможностями, работал и как акушер, в операционной мог и швы наложить. Его доброта, отзывчивость привлекали к нему людей. Врач – узкая профессия, а его душа требовала более широкого поля деятельности. И она повела Алексея Владимировича туда, где полнее могли реализоваться его наклонности. Он привёл меня к Богу: окрестил всю семью.

104

Награда за послушание

Матушка Анна Фомина

С отцом Алексием я познакомилась на Крещение. Мы с мамой спустились к роднику у нас в Крылатском, чтобы набрать воды. Как раз закончилось водосвятие, и мы подошли к колоритному батюшке с окладистой бородой, который кропил всех водой и неустанно пел тропарь. Он весь светился и словно раздавал своё праздничное настроение каждому подходящему под благословение. Мы разговорились, узнали, что его зовут отец Алексий, что он служит в нашем Крылатском храме. С тех пор я старалась чаще посещать храм. Через некоторое время мы услышали, что отца Алексия переводят в другой храм – Рождества Христова в Рождествено. Вскоре приехали туда – мама с братом на первую службу, а я на следующую. Мы стали ездить на приход постоянно. Это замечательное и дорогое время в моей жизни, а все люди, приходившие в храм, а затем, как правило, продолжавшие его посещать, для меня остаются одной большой семьёй. Зная батюшку, можно понять, как он смог объединить в одном приходе совершенно разных людей, и я не ошибусь, если скажу, что за каждого он болел сердцем. Отец Алексий умел найти общее дело, выполняя которое, каждый учился заботиться о ближнем, совершенствуясь духовно. Он устраивал разные паломничества, которые становились просто подарком для всех нас. Так, им был организован один из самых чудесных и, я бы сказала, необыкновенных походов – совместное пешее паломничество в Троице-Сергиеву Лавру, в год 600-летия со дня блаженной кончины Преподобного Сергия Радонежского. Тогда мне было около четырнадцати лет, поэтому, возможно, в моих воспоминаниях об этом паломничестве так мало подробностей о батюшке. Но всё же мне хотелось бы передать яркую, радостную атмосферу тех дней. Три дня мы шли пешком, дети и взрослые, при этом каждый одновременно и стремился к цели нашего путешествия, и радовался общению с близкими людьми. Для меня этот поход был необычайным ещё и потому, что до этого я никогда не была в Лавре и даже никогда её не видела, поэтому не знала, что будет впереди. Я просто шла, стараясь идти за батюшкой, и смотрела, как он молится по четкам. Отец Алексий взял с собой в поход много детдомовских детишек, которых он окормлял. Паломничество началось со станции Тайнинская, где мы встречались. Когда приехал батюшка, все подошли под благословение. Затем отслужили молебен и пошли по Старо-Ярославской дороге. В первый день, как мне показалось, мы прошли очень много. С непривычки я всё ждала привала. Хорошо, что не надо было нести вещи – несколько машин перевозили их вперёд. Потом мы даже ориентировались на эти машины – ещё небольшая часть пути пройдена. На долгожданном привале началось чтение книги Ивана Шмелева "Богомолье", это чтение продолжалось на каждом месте отдыха. Ближе к вечеру мы пришли к храму Николая Чудотворца в Пушкине, в котором устроились на ночлег. Отец Алексий заранее всё организовал, и поэтому все три дня мы были обустроены на ночь. Летние вечера долгие – мы сходили искупаться в мелкую речушку, погуляли, затем встали на вечернее правило. Помню, было столько впечатлений, что я долго не могла заснуть, мы с подругой шепотом разговаривали, но сквозь щель в двери был виден огонек – батюшка не спал. На следующий день мы прошли немного – все устали, да и ноги болели. Помню, шли через большое колхозное поле клубники. Батюшка нам сказал: "Не благословляю ни одной ягодки срывать!". На следующий день Господь наградил нас за послушание: батюшка привёз несколько ящиков клубники от монастырской братии. Запомнилось, как мы попали под дождь. На лесной поляне расположились на привал, варили на костре чай, отдыхали. Собрались перекусить, слушая "Богомолье". Когда начали читать место, где описывается гроза, над лесом сгустились тучи и хлынул ливень. Все срочно попытались укрыться в наспех сделанных палатках, но всё равно промокли. Потом мы выходили из мокрого леса, шли по сырой дороге. По ней прыгали маленькие лягушата. Невдалеке показалась деревенька. После дождя никто на улицу ещё не выходил. Мы с подругой шли позади всех и увидели, что из последнего дома вышла старушка и долго смотрела вслед проходящим. В каждой деревне жители интересовались, куда мы идем. А услышав, удивлялись, и это понятно: до сего времени паломничества бывали лишь сто лет назад. К середине дня мы дошли до Крестовоздвиженского храма, который находится на Новом шоссе. Стараниями гостеприимной семьи отца-настоятеля всех паломников приютили и накормили. Потом было время немного прогуляться, посмотреть окрестности. А вечером – служба. После службы мы легли отдыхать, потому что следующий день был последним днем похода. В тот день мне казалось, что время тянется долго. Хоть и оставались буквально последние километры до Лавры, но ожидание было томительным. С крутого пригорочка стали искать золотой верх колокольни. А когда он показался, вспомнились детские воспоминания Ивана Шмелева: и впрямь колокольня как свечка, только теперь не розовая, а бирюзовая. Перешли железнодорожные пути – вот мы и в Сергиевом Посаде. Тут уж до Лавры рукой подать. Войдя в монастырь, все сразу пошли к мощам Преподобного. Приложились, затем набрали воды и перед службой немного перекусили. Тогда-то мы как раз дочитали повесть "Богомолье". На службу пошли в Трапезный храм. Отец Алексий провел нас на левый клирос. Служба была торжественная, для меня она пролетела в одно мгновение. Служило очень много священников, и так было радостно видеть среди них и нашего батюшку. Помню, как после окончания службы я взяла благословение у архимандрита Кирилла. В храме всю ночь шла исповедь, читали молитвословие. Утром была праздничная Литургия. Было очень много причастников. Так получилось, что времени хорошо рассмотреть монастырь у нас не оказалось. Батюшке пора было ехать служить всенощную перед воскресным днем, так что пришлось собираться и нам. Мне казалось, что мы многого не успели увидеть, не успели как следует рассмотреть Лавру, и с тех пор мне хочется чаще приезжать туда. Я благодарю Бога, что Он подарил мне это чудесное время, что дал мне такого заботливого духовного отца. А отцом он был не на словах, а на деле – ведь именно он меня и мою семью родил во Христе. Как говорил апостол Павел: "Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием. Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу" (1 Кор. 4, 15-16). Царство Небесное нашему дорогому батюшке, а матушке Ирине и всей их большой семье Божиих благословений!

108

Слово о любимом батюшке

М.Я. Лемешев

До сорока лет я не испытывал в своей греховной душе веры Христовой. Лишь в середине 60-х годов, уже будучи доктором наук, стал постепенно приобщаться к Святой Церкви. Бог не без милости, Он был со мной. В 1994 году я поселился в Митине. И здесь, по благодати Божией, стал посещать храм Рождества Христова, где познакомился с его настоятелем, отцом Алексием Грачёвым. Этот слуга Христов буквально покорил меня своим смирением, своей душевностью, своей любовью к нам, грешным прихожанам. Его проповеди, его службы дышали любовью к Богу, к людям, к природе и ко всякому творению Господню. Не могу забыть, как однажды во время службы батюшка с трогательной душевной заботой сказал: "Кому трудно стоять во время молитвы, пожалуйста, размещайтесь на скамеечках, которые мы специально для этого поставили. Господь милостив и не осудит за это своих немощных детей". Помню, как в 1994 году я позволил себе преподнести батюшке свою книгу "Возродится ли Россия", и как батюшка, прочитав её, глубоко тревожился за судьбу страждущей православной Родины и горячо молился о её сохранении и благоденствии. Это меня вдохновило на создание новых книг о России и русском народе "Свеча" (1999) и "К свободе призваны вы..." (2002). К сожалению, батюшки уже нет с нами, но мы, любящие чада, навещаем его могилу на территории храма, просим его молитв о нас грешных, и сами молимся о его бессмертной душе.

110

Из дневника прихожанки

Елизавета Красовская

В жизни многих людей порой бывает такое стечение горьких обстоятельств, что и дышать, и думать трудно, и не к кому обратиться за помощью. Бесполезно. Люди не помогут. Счастье, если человеку известна дорога в храм. Осенью 1989 года настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы в Крылатском отец Николай Морозов поручил мне организовать группу милосердия. 6 ноября 1989 года в детском доме № 15 (для умственно отсталых детей) согласились доверить нам кое-какие службы. 9 ноября того же года я встретила в детском доме мальчика, Амира Хаснулина, физически неполноценного, но с разумным взором и речью. В этот день ему исполнилось 8 лет. 17 декабря он стал моим крестником. Отец Николай его окрестил, дав имя Николай. Мальчик стал бывать у нас дома. После многочисленных консультаций, поездок по больницам мальчику были сделаны протезы, первые в его жизни, и у нас дома стали учить его ходить, читать, писать, а главное – молиться. 14 августа 1990 года "на своих ногах" крестник пришел в храм. Там я увидела неизвестного мне батюшку. Исповедь велась перед центральным приделом, где стояли столы, заставленные банками, мисками, кружками с медом. Он, внимательно глядя на мальчика, на его недоразвитые ручки, на костыли, спросил меня: "Кем вам доводится этот мальчик? Это ваш сын? Внук?". "Нет, – отвечаю, – это мой крестник из детского дома". И сбивчиво рассказываю о мальчике, о тех условиях, в которых он живёт, о тех сложностях, с которыми ему приходится сталкиваться. Батюшка, откинув назад голову, восклицает: "Да ведь вы душу свою спасаете!". Заканчивается служба. Крестник причастился. Молебен. Батюшка щедро кропит мед и нас святой водою. А затем, отыскав нас взглядом, подзывает к себе и дает конверт, со словами: "Купите мальчику Библию". Я робко прошу: "Батюшка, благословите купить "Закон Божий", "Библия" у него есть". Батюшка согласен. Смотрю – в конверте 110 рублей. Для нас это была очень большая сумма, да ещё поданная батюшкой. Расспрашивать о священниках я всегда стеснялась. Но через какое-то время узнала, что щедрый батюшка – отец Алексий Грачёв, что в прошлом он детский врач, что сам имеет троих деток. И в дальнейшем я всем с радостью это сообщала: священник – врач – отец. Шло время, мальчику необходимо было формировать правую ручку, а она была у него как варежка – все пальцы сросшиеся. За это время молва о нашем союзе с крестником разнеслась – появились статьи в газетах, по благословению, выступления по телевидению в программе "И нам сочувствие дается...". Как-то раздался телефонный звонок из Швейцарии. Милый голос неизвестной мне женщины, представившейся Надеждой, сказал, что их батюшка посылает моему крестнику "ходилку", столик и костыли с подлокотниками. Объяснила, у кого их можно будет получить. А тем временем отец Николай поручил отцу Алексию заняться детским домом № 15, создать там духовный класс для изучения Священного Писания, оборудовать помещение для совершения Литургии, приобщать детей к храму. 26 января 1991 года батюшка пригласил прихожан для лучшего знакомства на чаепитие к Татьяне Викторовне Москвиной. Я никогда не бывала в обществе священников вне храма и очень робела. Но батюшкина лучистая улыбка, добрый взгляд как-то подбодрили меня, и я стала расспрашивать его о том, что мне было неясно многие годы в богослужении, и особенно о поминовении усопших. Батюшку заинтересовала моя специальность – судебно-медицинский эксперт. Медицинское образование, его и моё, незримо объединило нас. А так как я не раз слышала от людей: "Как же ты ходишь в церковь, когда работаешь в морге?", то высказала батюшке своё смущение от этих вопросов и спросила, не грех ли моя профессия. Батюшка так превознёс меня, объясняя, что не каждый мужчина преодолеет порог секционного зала, и сказал, что моё тридцатилетнее служение на этом поприще – тройной подвиг. Он сразу разрешил все мои сомнения. 14 февраля 1991 года я получила посылку из-за рубежа для крестника от неизвестных мне православных людей, окормляемых незнакомым священником. * * * У моего бывшего ученика, Саши Евсеева, скоропостижно на его руках скончалась мама. Горю его не было границ. И вот мы с ним приехали в Крылатское к отцу Алексию. Я не знаю, о чем они говорили, но Саша стал действовать по благословению батюшки. Промысл Божий через несколько лет привёл Сашу на Святую Землю в Хеврон, где он является послушником в монастыре Святых Праотцев у Мамврийского дуба. Зимой 1991-1992 года поздно вечером звонит батюшка и взволнованно говорит, что ему надо посмотреть храм при институте Склифосовского (бывший Странноприимный дом графа Шереметева). Я объясняю ему, что храм в достаточно хорошем состоянии, сохранились прекрасные росписи и барельефы. Батюшка говорит, что не уснет, пока не увидит храм, и в ночь мчится туда. А через несколько дней он поведал, что назначен настоятелем храма Живоначальной Троицы, что готов служить там день и ночь. Просит молиться о преодолении препятствий, которые возникли на пути передачи храма православным. Батюшка весь искрился желанием служить, как он сказал, даже на ступенях этого храма. Проходит месяц, другой. Батюшка погрустнел. На храме Живоначальной Троицы вывески – "Музей истории медицины", "Дом милосердия", а под храмом – ресторан с сауной, вокруг разносятся запахи пряностей, шашлыков. Батюшку назначили настоятелем храма Рождества Христова, что в селе Рождествено, в новом строящемся районе Митино. 4 апреля 1992 года храм был освящен. Я же поехала туда на Благовещение, 7 апреля. Был солнечный день. Прихожан немного, храм ещё не известен в округе. С батюшкой служил отец Сергий. Служили они слаженно, обменивались добрыми взглядами. А после службы батюшка предложил осмотреть окрестности. Его радовал пруд, где он уже планировал служить на будущее Крещение, радовал маленький родник, у которого собирался служить в праздник иконы Живоносный Источник. Батюшка перепрыгивал через канавки, с кочки на кочку, поднимаясь в гору. Радовался, как дитя. * * * Узнав, что батюшка организует пешее паломничество к Преподобному Сергию, я сразу сообщила об этом своему брату Сергею и предложила ему поехать со мной в храм, взять благословение у батюшки. Сама я не могла принять участие в пешем паломничестве, но решила с помощью брата привезти в Рождествено крестника, которому такой путь до храма сложен, как многим путь до Сергиева Посада. 12 июля брат усердно помогает везти мальчика из Крылатского в Митино. Когда батюшка увидел моего крестника в храме, он изумленно спросил, как мы добрались и почему не попросили его помочь. Я ответила, что тем, что убогий мальчик дошел до храма, хотелось бы укрепить паломников перед таким испытанием. Батюшка причастил мальчика. Был отслужен молебен. Затем батюшка пригласил нас на трапезу, после чего сам повёз домой. В машине отец Алексий спросил, откуда у крестника такие хорошие костыли. Я отвечаю: "Их прислал из-за рубежа отец Владимир Ши..." Батюшка выпускает из рук руль, поворачивается всем корпусом ко мне и восклицает: "Шибаев?!" – "Да, да, Шибаев", – говорю я. "Елизавета Алексеевна! Родная моя! Да ведь он меня крестил!". Машина мчится по Пятницкому шоссе. А радостный батюшка достает из ящика просфору, образ Спасителя и дарит моему крестнику. Берёт руль в руки и с любовью вспоминает отца Владимира; рассказывает о своём крещении, говорит, что он и венчал их с матушкой Ириной. 15 июля. Мы с дочерью и её подругой Наташей едем к Преподобному Сергию. На станции Тайнинская машем рукой паломникам, среди которых и мой брат. В дальнейшем, слушая рассказы брата об этих неповторимых днях общения с батюшкой и богомольцами, о чтении на привалах "Богомолья" И. Шмелева, я поняла, что не было, нет и не будет у моего брата более чистых, светлых, радостных до слёз дней. * * * Большое участие батюшка принимал в жизни подруги моей дочери, Наташи. Привезла её к батюшке я тогда, когда Наташе не очень хотелось жить. Задушевная беседа, молитва о ней поставили Наташу на путь спасения, а не гибели. Батюшка радовался: "Как за год Наташа духовно выросла! Некоторым и десяти лет не хватило бы". 22 августа 1993 года Наташа родила дочь – Марию. Батюшка радовался. Благословил меня быть крестной матерью. "Батюшка! Да ведь я старая", – возразила я. Но батюшка уверил, что я буду хорошей крестной, и, конечно, я была согласна. 14 октября 1993 года, теплым солнечным днем, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, нарядная Наташа с доченькой и я были доставлены в храм. Батюшка сказал молодой мамочке: "Как тебе идёт материнство. Как ты похорошела!". Конечно, от таких слов засияет душа. До самых последних дней жизни отца Алексия Наташа с дочерью приезжали к батюшке, свято выполняя его наставления. * * * В 1997 году, незадолго до Великого поста, батюшка сообщил мне, что ему с матушкой предоставляется возможность побывать на Святой Земле и что он хотел бы повидаться с Сашей Евсеевым и выполнить его поручения, если таковые будут. 9 марта 1997 года. Прощеное воскресенье. Не дождавшись автобуса, я тороплюсь в храм, не разбирая дороги, по лужам. За спиной сигналят. Какое счастье – за рулем батюшка! Открывает дверцу и говорит: "Садитесь, Елизавета Алексеевна, скорее, чтобы не опоздать". И по дороге рассказывает о своём пребывании на Святой Земле, о Саше, о несении им тяжёлого креста, о монастыре. Передает от Саши добрые слова памяти и любви к нашей семье. * * * 7 апреля 1997 года. Благовещение! Светлый праздник! Батюшка выходит из алтаря и сообщает всем печальное известие: скоропостижно скончался отец Геннадий Огрызков. Батюшка рассказывает об этом пастыре, об их взаимоотношениях, о той скорби, которую он испытывает, и слёзы градом катятся из его глаз. Батюшка плачет! Стало быть, велико его горе. Батюшка никогда ни о ком не говорил плохо. Иногда с грустью просил молиться и называл имя человека, который (об этом можно было только догадаться) огорчил его. * * * 2 мая 1998 года. После вечерней службы остаемся на исповедь. Завтра Неделя жен-мироносиц! Очень хочется причаститься. Батюшка молится, отпускает грехи, утомлен, серьёзен. Тихо готовлюсь дома к причастию и рано утром опять в храме. Очень много прихожан, детей. На душе празднично. Ничто не предвещает горькой утраты. Батюшкину проповедь записывают на магнитофон. А после службы отец Алексий приглашает на праздничный концерт. Подготовленные матушкой детские выступления как всегда трогательны и прекрасны своей непосредственностью. Батюшка среди нас, сидит на скамеечке. И вот матушка поднимает детей, и все поют "Прощание славянки". А затем попросили батюшку сказать заключительное слово. Несмотря на явную усталость (сегодняшняя проповедь была минут на сорок) батюшка выходит и говорит. Говорит о счастье возрождения русской песни, о том, что наступит время и мы "как жвачку выплюнем этот тяжёлый рок" и всё чуждое России. Тема возрождения Православного Отечества, счастья жить в России, спасения наших детей постоянно была у батюшки на устах. 4 мая 1998 года. Поздно вечером звонит Фаина и, плача, говорит: "Наш батюшка разбился". Не поняв, я утешаю: "Поправится! В какой больнице он сейчас?" – "Да ведь он насмерть разбился!". * * * 27 мая 1998 года я получила от Саши письмо из Хеврона. Он писал: "Этой трагедией Господь спас душу отца Алексия. Значит, это было важнее для отца Алексия, спасительнее, нежели его последующее служение. Теперь, оставив мирскую суету, он будет молить Всемилостивого Бога о спасении душ наших. А мы, помня его, должны свои слова и дела соизмерять с его поступками и словами. Должны стараться изменить себя к лучшему, как учил отец Алексий; постараться вспомнить, что он говорил, советовал нам в той или иной ситуации".

119

"Представь, что стоишь в Вечности"

Ирина Назарычева

Что такое батюшка для нас, его чад? Это мама. А мама для каждого – это всё, с ней связана вся жизнь, и рассказать про маму трудно, трудно выбрать главное, потому что главное – всё. Мама тебя вынянчила, вырастила, воспитала, все болезни твои пережила, пропустила через себя все твои горести, все ошибки, все выходки твои простила и покрыла, всю свою любовь отдала тебе, и так – каждому своему чаду. А сколько нас у батюшки было! И для всех нас он – "мама": терпеливая, любящая, заботливая, всепрощающая, жизнь свою отдавшая за всех нас, своих детей. Мои воспоминания о батюшке – словно воспоминания детства, и все дороги, не знаешь, что выбрать, хочется рассказать обо всём. Вот некоторые из них. 1991 год. У нас болела бабушка, она перенесла инсульт и долго лежала в постели, лишь через несколько месяцев стала поправляться, потихоньку начала вставать. На Светлой седмице батюшка приехал к нам освящать квартиру, познакомился с бабушкой. Через неделю прихожу в храм, а батюшка после службы подзывает меня и говорит: "Скажи, что исполнишь моё благословение". Я удивилась, почему он так говорит, и отвечаю: "Конечно, исполню". Батюшка исчезает ненадолго и возвращается радостный, довольный, в руках несёт огромный торт, который для него и его семьи испекла одна прихожанка, протягивает мне его и говорит: "Ты возьмешь этот торт и отвезешь бабушке, скажешь, что она мне очень понравилась, я ей посылаю торт, пусть ест и поправляется". Отказываться нельзя – благословение нужно исполнять. Я беру торт, привожу его домой, а вечером бабушка и мои домашние пьют чай с чудесным тортом, вкусноты необычайной. А бабушка с тех пор на всё вкусное, что ни приготовишь, говорила: "Я знаю, откуда она это принесла – из церкви". 1993 год. Перед Великим постом у меня совсем не было денег; наступают сплошные седмицы, так хочется съесть чего-нибудь скоромненького, а купить не на что. Батюшка как чувствовал: подошел после службы, протянул деньги и сказал: "Благословляю купить молочка, сметанки, творожку и заговеться как следует". Я чуть не заплакала, как раз думала: "Без мяса-то ладно, а вот сметанки и творожку так хочется поесть перед постом, без этого не смогу". Однажды, когда батюшка ещё служил в Крылатском, раба Божия Анастасия попросила меня купить оконное стекло – в разбитое окно дуло, а в их районе это было трудно. Стекло я ей купила, сложность состояла в том, как довезти его из центра, где я живу, к Насте в Крылатское. Прихожу в храм на службу, а Настя говорит: "Мы к тебе с батюшкой сегодня за стеклом приедем". Батюшка находил время, чтобы и в этом нам помогать. И приехал, и забрал стекло, и отвёз его Насте. Всё это он делал так весело, так легко, что никто даже и не чувствовал, что обременяет батюшку, а наоборот – как будто ему доставляло радость привезти что-то, что-то отдать, поделиться чем-то. Делился батюшка всем легко. Уже в Митине, помню, привёз целую машину яблок с дачи и раздал всем. Нам привёз мешок картошки, которую они накопали с матушкой у себя в деревне (в тот год было трудно с продуктами: началось подорожание, все старались запастись хоть чем-то на зиму). Но мало того, что привёз – ещё втащил этот тяжеленный мешок на шестой этаж к нам в квартиру. Лифт, как нарочно, в тот день сломался, а батюшка идёт с увесистым мешком картошки на плечах, весело разговаривает, шутит, как всегда улыбается. Батюшку именно таким: веселым, улыбающимся, жизнерадостным, даже восторженным – помнят все. Он всё делал легко и с радостью, никому не приходило в голову, что ему что-нибудь может быть трудно, тяжело, что он что-то может и не делать, это не его забота. Он заботился обо всём. Рядом с батюшкой становилось легко и радостно на душе. Расстроился из-за чего-то, тяжесть какая-то на сердце, а встретишь батюшку по дороге к храму, батюшка просто подвезёт до храма на машине, скажет что-нибудь ободряющее – и уже маленький праздник, думаешь: "Как всё хорошо, какое счастье, что есть батюшка". Однажды я обиделась на батюшку, иду в храм надутая, а на душе всё равно радость и всё ликует внутри: "А я иду к маме". Моя подруга ездила к батюшке исповедоваться из Белоруссии, из Полоцка. Она рассказывала, что был в её жизни период, когда долгое время её мучила одна мысль – беспокойство о сыне, всё время крутилось в голове: "А что, если...". И с этим "если..." она приехала в Москву и направилась прямо к батюшке в Митино. Приехала перед службой, батюшка усадил её на скамеечку перед храмом и сразу же сам высказал ей то, чего она больше всего боялась, чем мучилась столько времени. Батюшка всё это ей изложил и закончил словами: "Ну, если и так будет, ничего страшного". У неё вдруг сразу стало так спокойно на душе, и вся проблема куда-то исчезла. А батюшкины слова: "Всё у тебя будет хорошо", сказанные в трудную для неё минуту, поддерживают её и сейчас. Вспоминаются случаи батюшкиной поддержки во всём – и в большом, и в малом, даже курьезы. Однажды батюшка освящал квартиру в Крылатском и взял с собой нескольких чад, в том числе и меня. После освящения квартиры хозяйка устроила угощение и всех пригласила к столу. Я накануне отравилась и тихонько сказала об этом батюшке, попросив разрешения уйти, поскольку есть я ничего не смогу. Батюшка, ни секунды не размышляя, радостно улыбнулся, развернул меня к столу и сказал: "Я вчера тоже отравился, но мы сейчас всего наедимся, и ничего не будет". Так оно и случилось. И ела я, как это ни странно, с большим аппетитом. Батюшке всегда можно было позвонить, в любое время обратиться с любым вопросом. Многие звонили, когда заболевал ребёнок, не врачу, а сначала батюшке, ведь он сам врач. Когда у нас бабушка серьёзно заболела второй раз, я тоже сразу позвонила батюшке: "Что делать?". И получила ответ: какую первую помощь оказать, какие таблетки давать, какая дозировка. Мы все к этому привыкли: растеряешься, заскорбишь, что-то случилось – сразу звонить батюшке, сразу бежать к своей "маме". Самые чудесные воспоминания, связанные с батюшкой, – это воспоминания о восстановлении храма Рождества Христова в Митине, первые службы в нём. Восстановление храма – это всегда чудо. Так получилось, что мы – первые прихожане, батюшкины чада, почти все только начинали ходить в церковь. И батюшка возился с нами, как с детьми, учил петь, читать, объяснял службу. Он сумел всех нас объединить, создать из нас семью. И сейчас, уже после батюшкиной смерти, мы чувствуем себя его детьми, а друг друга считаем братьями и сестрами. Каждое воскресенье после службы батюшка проводил с нами занятия. К занятиям батюшка никогда не готовился, а всё у него получалось так складно, так чётко, что весь смысл службы, годичного круга богослужений, смысл песнопений – всё становилось ясным. Он объяснял всё очень доходчиво, иногда просил нас подготовиться и сделать доклад на какую-нибудь тему. А когда он сам рассказывал о службе, то весь загорался и говорил: "Это всё так просто, так логично, одно из другого вытекает, всё так понятно". И правда, всё и нам становилось близким и понятным. Мы жили храмом и службами. Часто батюшка ходил с нами гулять в лес, а по дороге рассказывал много интересного, отвечал на вопросы. Очень любил батюшка петь, прямо в лесу или в поле разучивал с нами что-нибудь к службе. На трапезу после воскресной службы приходили все, кто был в храме. Трапеза была очень скромной, но все очень любили это время, потому что батюшка благословлял кого-нибудь читать духовные поучения или сам что-нибудь нам рассказывал. Однажды во время трапезы батюшка стал объяснять нам смысл, духовное содержание иконы. Отец Михаил, который там присутствовал, сам иконописец, был настолько потрясен глубиной батюшкиных познаний и той легкостью и щедростью, с которыми он этим делился, что сказал: "Я узнал об этом совсем недавно и считал это таким откровением для себя. А вы, отче, ведь вы не иконописец, откуда вы всё это знаете?". Батюшка улыбнулся и сказал: "Я не знаю, откуда, кто-то рассказал, наверное". Батюшка очень любил детей, а дети – батюшку. Отец Алексий окормлял детей в 15-м детском доме и часто, когда рассказывал о них, плакал. Детдомовские дети первое время, когда только открыли храм в Митине, приезжали на службы целыми группами. Уже после батюшкиной смерти я пришла в один храм, там исповедалась у священника, а он, узнав, что я чадо отца Алексия Грачёва, сказал: "Так получилось, что я сейчас езжу в интернат к детям, которые раньше были в 15-м детдоме, все они помнят батюшку и молятся о нём. Мы только вчера служили панихиду". Для меня эта встреча и слова незнакомого священника были большим утешением. В этом же храме я получила ещё одно утешение – как напутствие всем нам от батюшки. После исповеди я пошла вглубь храма и встала около иконы, которая лежала на аналое. Когда я посмотрела, что это за икона, то остолбенела, первый раз видела такую икону: Божия Матерь, а перед ней на плащанице – Спаситель, внизу написано: "Не рыдай Мене, Мати". Это было 9 мая 1998 года, на шестой день после батюшкиной смерти. Земное и небесное – всё так связано, и это батюшка чувствовал всегда. Ещё в Крылатском, на Пасху, было так хорошо, так празднично, что я сказала батюшке: "Батюшка, так хорошо, что страшно, что это когда-нибудь должно кончиться". А батюшка ответил: "А ты представь, что уже сейчас стоишь в Вечности".

124

Отстаивать своих чад до победы

Анастасия Колягина

Впервые отца Алексия Грачёва я встретила в храме в Крылатском. В батюшке привлекала неброская внутренняя красота, ласковое участие к каждому, живое тепло. Вскоре Господь судил мне потрудиться в этом храме. Работая в трапезной, я любила редкие минуты общения с батюшкой наедине. Однажды он вдруг спросил: "Пойдешь со мной?". Не раздумывая, мгновенно согласилась, даже не спросив – куда, когда, зачем? Скоро я узнала, что батюшка назначен настоятелем в Храм Рождества Христова в Митине. Он позвонил и пригласил на первую службу. Отец Алексий всегда был ласков, радостен, деятелен. Как мать, одна растящая маленького сына, я постоянно чувствовала его плечо, руку помощи. В это время я жила в коммунальной квартире, в 10-метровой комнате. Освободились две комнаты – съехала семья. Батюшка бился за то, чтобы освободившуюся площадь присоединили, и за мной осталась вся квартира, – благословил и дал денег на приватизацию. Отец Алексий был отважным и смелым, отстаивал своих чад до победы. Батюшка был музыкально одарен: играл на фортепиано, скрипке, гитаре, сочинял стихи и пел. Мы очень любили, когда отец Алексий среди службы приходил к нам петь на клирос, – все преображались, подтягивались. Был он незаурядным рассказчиком, обладал артистизмом, умел держать внимание окружающих и вместе с тем не быть навязчивым. Зажигая всех вокруг себя своей любовью к Господу, неизменно вызывал любовь каждого вновь пришедшего, и тот после первой встречи уже не хотел с ним расставаться. А сколько отец Алексий помог как детский врач! Бывало, позвонишь, а батюшка по телефону ставит диагноз, который потом подтверждается. Безропотно перенося страдания (то рука у него, а то ногу сломал), отец Алексий всегда был радостен и благодарен Богу. Он любил молиться и старался вдохнуть в нас эту любовь. Господь по молитвам батюшки меня помиловал. Случилось это так: я страдала аллергией на пыль, а накануне Пасхи заболела. Приехала в храм с температурой. Подхожу к батюшке: "Батюшка, болею, как благословите?" – "Возьми веничек, подмети храм". – "Как?! Не могу, ведь у меня аллергия на пыль!" – "Ты что, Настя? Это пыль святая". С внутренним ропотом подметаю храм. И как ни странно, реакции на пыль не было. Нет её и сейчас. Один раз у меня было тяжёлое искушение, я не знала, как поступить, переживала; казалось, что от принятого решения зависит вся моя будущая жизнь. Отец Алексий дал мне деньги и сказал: "Поезжай в Крым, сейчас же, на две недели". Я не хотела, внутренне сопротивлялась, плакала, но поехала. И когда приехала к морю, то поняла всю мудрость батюшки. Спустя какое то время все мои волнения и сомнения затихли, и проблема незаметно разрешилась сама собой. Поражало всех и то, какие точные благословения давал батюшка. Стоило поступить по своей воле – приходило осознание, что за ослушание приходится терпеть скорби. Все чада ревниво тянулись поближе к батюшке, чтобы согреться у горячего костра его любви, каждый считал, что именно его батюшка любит больше всех. И сейчас отец Алексий не оставляет нас своими молитвами, и живая память о нём не дает поступать опрометчиво. Всегда встает вопрос: "А как бы благословил сейчас батюшка?".

127

"Зло можно победить только Любовью!"

Ольга Никонова

Отец Алексий для меня и моей семьи дорог как духовный наставник и руководитель. Знакомство произошло в сентябре 1992 года при нашем переезде в Митино. Потом была незабываемая поездка всем приходом на праздник Преподобного Сергия в Лавру с ночевкой в Вифанском скиту. Всю ночь батюшка исповедовал, а утром служил раннюю Литургию, на поздней мы были в Лавре, и он постоянно беспокоился о каждом: "Как себя чувствуете, как покушали, как спали?". Он всегда был полон добра и любви к людям, желания понять, помочь, вразумить, утешить, помолиться. Даже после краткого общения с ним становилось понятно, какая с тобой рядом духовная сила и высота, и в ответ хотелось быть лучше и чище. После исповеди было так спокойно и легко на душе, так помогали советы и наставления батюшки, что собственная жизнь, несмотря ни на что, казалась налаженной, и верилось, что если и возникнут проблемы, батюшка поможет духовным наставлением и молитвой. Исповедь для всех была долгой и основательной – и для взрослых, и для детей. Однажды моя девятилетняя дочь провинилась, отец Алексий исповедовал её сорок минут, пока покаяние не стало искренним.

Незабываемы поучительные духовные беседы на занятиях по Закону Божьему, проводимых батюшкой в Воскресной школе, во время которых родители стояли у двери и слушали, стараясь не пропустить ни слова.

Многие семьи полностью воцерковились благодаря этим занятиям. Памятны также паломнические поездки батюшки с детьми из Воскресной школы. В автобусе отец Алексий садился на последнее сиденье и дорогой подолгу беседовал с каждым, наставлял, утешал, поучал.

Поистине подарками для прихожан были праздничные трапезы на Рождество, Пасху, именины батюшки. Всем так хотелось послушать "живое" слово отца Алексия, его песни, рассказы-притчи, проповеди, что трапезная была переполнена.

Много случаев в моей жизни связано с отцом Алексием. Два года по благословению батюшки я трудилась в храме, работала в церковной лавке в магазине. Ко мне подходили разные покупатели, некоторые были озлоблены, враждебно настроены по отношению к Православию. Меня смущал вопрос, как разговаривать с такими людьми. Батюшка меня вразумил: "Зло можно победить только Любовью! Относись ко всем с добром и лаской, тогда зло тебе повредить не сможет".

В 1998 году я серьёзно заболела. Отец Алексий, как обычно, с большим вниманием отнёсся к моей беде, помог попасть на консультацию к ведущему специалисту. Поинтересовался, нужны ли деньги на операцию. Я сказала, что "такса" в больнице 300 долларов, но так как у меня их нет, то неизвестно, каким будет результат. И вот незадолго до операции батюшка вручил мне во время службы конверт с этой суммой. Я разволновалась и сказала, что мне нечем будет возвратить. Отец Алексий посмотрел на меня очень внимательно своим светлым взглядом и ответил: "Это тебе Бог дает!.. Его благодари!".

Батюшкина любовь помогает нам и сейчас, поддерживает в скорбях и немощах. И каждый раз, бывая в Рождественском храме, моя семья спешит к могилке отца Алексия – поклониться ему, помолиться о нём, испросить его благословения на свои дела житейские, как у живого.

128

Крещение

Владимир Шалыгин

В Крещенский сочельник отец Алексий благословил нас пробить иордань на пруду в селе Рождествено. Вначале пилили лед двуручной пилой, просверлив лунку. У Саши Майорова от усердия соскользнули с руки командирские часы с браслетом и тихо погрузились на илистое дно пруда. Это был подарок супруги и деток к юбилею Саши, и от нас не укрылось, что он опечалился. Тогда один из нас разделся, и его медленно, чтобы не замутить тину на дне, опустили на тикающие часики. Из проруби торчала одинокая бородатая голова ныряльщика-любителя. Тут подошел отец Алексий с возгласом, что мы немного поспешили с погружением до водосвятия. Единственное, что могла прохрипеть Борода: "Батюшка, благословите!", – и тут же получила благословение. ...Когда на десятилетие со дня освящения Рождественского храма служилась панихида на могилке нашего любимого батюшки Алексия, где стоит большой белый мраморный крест-памятник, казалось, что он вырублен из крещенского иорданского льда от купели, словно у батюшки постоянная иордань, как у преподобного Серафима – Пасха! Бывший участник "ледового побоища" отец Игорь Фомин (тогда ещё только семинарист) отслужил панихиду, и к нему выстроилась очередь получить благословение. Благословился и высокий курсант – Саши Майорова "чадовище", и на его могучей руке блестели те самые "закаленные" командирские часики, которые бойко тикали тропарь: "Во Иордане крещающеся...". Они ходят до сих пор, не останавливаясь и не отставая от времени нашего дорогого батюшки.

Вход Господень в Иерусалим
Проповедь на Вербное воскресенье 1998 года

В этот Двунадесятый Господский праздник, который мы празднуем сегодня, Господь, исполняя пророчества, сел на молодого осла и въехал в Иерусалим. Его встречало множество людей; они постилали одежды свои под ноги идущему ослу, восклицая: "Осанна в Вышних! Благословен Грядый во имя Господне!". Эти слова произносили все на пути в Иерусалим – не только простой народ, но и апостолы, и маленькие дети, которые бежали рядом и приветствовали Спасителя вайями – ветвями финиковых пальм. Был такой обычай – приветствовать царя ветвями финиковых пальм. И все встречали Спасителя как земного царя. Иудея к этому времени, как вы знаете из истории, изнемогала под бременем римского владычества. Ужасные поборы, которыми Римская империя обложила всю Иудею и Иерусалим, были непосильными, и все ждали и чаяли грядущего Мессию, о Котором было сказано во всех пророческих книгах, начиная с первого пророчества, которое получил Адам, будучи изгнанным из Рая. И вот, этими словами, которые можно отнести только к царскому достоинству, встречали в Иерусалиме Спасителя, рядом с Которым шли апостолы. Посмотреть на Спасителя собралось множество людей, потому что за день до этого Он воскресил Лазаря, уже четыре дня пребывавшего во гробе. Это было такое явное и дивное чудо, что люди были потрясены и пришли посмотреть на Господа нашего Иисуса Христа, хотя бы издалека увидеть Его – Того, Кто сотворил такое великое чудо. И вот, приветствуя Его, они кричали эти слова, не зная о том, что в Иерусалим грядет не царь мира сего, а Владыка неба и земли, Царь вечности. И те люди, которые встречали Его этими возгласами, были исполнены счастья, и счастье это было счастьем земным, но не счастьем небесным. Какие чувства испытывал в этот момент Спаситель? Когда Он увидел Иерусалим, в Его душе не было ликования, которым были исполнены те, кто Его окружал. Он со слезами посмотрел на этот город и произнёс примерно такие слова: "О, если бы, Иерусалиме, ты знал час посещения твоего. Но поскольку ты не знаешь его, ты стремишься к благам земным, но не к благам небесным. Господь попустит так, что камня на камне не останется на этом месте". И это пророчество исполнилось ровно через 37 лет, в 70 году, когда император Тит разрушил Иерусалим до основания, разрушил Иерусалимский храм, от которого сейчас осталась только малая часть стены. Спаситель вошел в Иерусалим, зная о том, что Он идёт на Голгофу. И смотрите, как изменчива толпа и как изменчивы чувства тех людей, которые стремятся к земному счастью, к комфорту, к земным благам. Сегодня они кричат: "Осанна в Вышних!", – а завтра эти же уста будут кричать: "Возьми, распни Его!". Вот непостоянство человеческого сердца, исполненного алчности, жажды и сребролюбия. Спаситель пришел в мир не как царь мира сего. Он не проповедовал стремления к богатству, к обогащению. Он проповедовал: "Блаженны нищие духом, блаженны плачущие, блаженны алчущие и жаждущие правды". Вот слова Спасителя, которые Он принёс в мир. А мир, исполненный страсти, этих слов не понял, не принял и отверг. И Спаситель поэтому пошел на Голгофу и взошел на Крест. И вот сегодня, в преддверии Страстной Седмицы, мы с вами должны задуматься о нашей жизни, проверить своё сердце, истинно ли оно находится в заповедях Божиих, истинно ли оно стремится к жизни вечной, или мы живём только временным, непостоянным и тленным счастьем сей земной жизни. И задав себе эти вопросы, исполнимся ревности духовной, чтобы нам дни Страстной Седмицы прожить в строгости, посте и достойно встретить Светлое Воскресение Христово. Всем желаю помощи Божией, доброго здравия, всех благословляю на прохождение великой Седмицы Страстной. Давайте же готовиться к встрече Светлого Праздника Пасхи Христовой.

184

Проповедь на праздник Святой Троицы 15 июня 1997 года

Мы знаем, что до Вавилонского столпотворения всё человечество Земли говорило на одном языке – том языке, который дан был Богом людям, и все они понимали друг друга. Но вот гордыня человеческая дошла до своего края, и люди захотели построить башню, которая будет превыше небес, красота которой, величие которой будет превосходить красоту и величие творения Божия. Надменный человеческий ум пытается превзойти Божий ум и изумевает, выходит из себя. Начинается такое исступление страсти, когда люди забывают, что такое смирение, любовь, они текут по страстям и похотям мира сего. Прежде всего это касается похоти человеческого ума и гордости. Вы знаете, что Денница пал с неба по гордости, он захотел быть выше Бога. Этим же он искусил первого человека в Раю, и искусившись, люди вкусили запретного плода. Благодать Божия отступила от них, они потеряли Рай... И вот новое испытание, которое попускает Господь человечеству – испытание ума, испытание сердца, испытание человеческого духа. Человек вновь не смиряется и предпринимает безумные действия – строительство Вавилонской башни. Вы знаете о том, что в строительстве принимало участие огромное количество народа. И каждый чуть ли не днями затаскивал свой кирпич на башню, а потом вновь спускался, чтобы вновь взять кирпич, и в гордости, надмеваясь, опять нёс кирпич наверх. В этом строительстве не участвовал только один человек, который разгадал тут духовное искушение. (Так же найдутся мужи силы, духовно не сочетающиеся с антихристом, которых воздвигнет Господь во времена грядущие.) Имя этого человека было Евер. Он был родоначальником народа израильского. За эту духовную силу Господь дал благодать людям, которые были воздвигнуты от его семени, исповедовать единого Бога, ибо все народы, окружавшие тогда народ израильский, были язычниками. Это был единственный народ, который исповедовал монотеистическую, как сейчас принято говорить, религию. Народ, который исповедовал единого Бога. Поэтому и Отцы Церкви в раннем христианстве называют ветхозаветную церковь ветхозаветной Христовой Церковью. Как бы подчеркивая, что длительный ветхозаветный духовный путь, который прошел народ израильский, воспитывал людей в вере в единого Бога, которая потом, по благодати Божией, уже дала людям силу исповедовать Единую Святую Троицу. И вот этот праведный человек, Евер, отказался от строительства башни, духовно отрекся от гордыни, которой были исполнены безумные умы людей, тащивших кирпичи на вершину Вавилонской башни. И Господь по гордости людей, которые это делали, лишил их благодати Своей. А лучше сказать – люди, отступив от Бога, сами отвергли благодать Божию и лишились её. И произошла удивительная вещь – люди перестали понимать друг друга. В этот момент, как нам говорит Священное Писание, произошло событие, беспримерное в человеческой истории, – люди стали говорить на разных языках и перестали понимать друг друга. И это было следствием того, что человек отступил от Бога. Это была потеря благодати Божией. Потому что когда человек живёт благодатию Божией, всё его духовное существо являет собой некое внутреннее единство. Человек становится цельным, не разобщенным внутренне, не разделённым. Если он мыслит, чувствует, действует – это одно движение, одно дыхание. Сила человеческого сердца соединяется с чувством, с силой ума и как бы дает ему это дыхание, ощущение жизни. А внутренняя разобщённость, разделённость – это следствие духовной разделённости человека. Цельность личности здесь уже как бы не существует. Почему? Потому что в человеке не присутствует благодать Божия, соединяющая всё его существо воедино. И вот такое разобщение произошло при строительстве Вавилонской башни. По гордости человеческой Господь попустил внутреннее, духовное разделение каждого человека и всех людей между собой. Но то событие, которое мы празднуем сегодня, – это ещё более удивительное чудо. В день Святой Троицы Господь вновь соединил по благодати Божией, дав её в сошествии огненных языков, всё человечество, в лице Апостолов, в единый язык. Апостолы, по схождении на них Святаго Духа, стали "говорить языками", то есть, как это ни чудесно и ни удивительно звучит, получили дар говорения иностранными языками, как мы бы сейчас сказали. Что же это такое и почему это произошло? Если ветхое человечество, строя Вавилонскую башню, разделилось, то новое человечество, рожденное во Христе и Христом, – прежде всего это двенадцать апостолов, – обрело Церковь, которая получила дар благодати Божией, соединившей всё в духовно разобщенном человечестве, собравшей вновь всех воедино по благодати Божией. Апостолы, если можно так сказать, вернулись в такое довавилонское состояние, когда люди говорили на одном и том же языке, и в этот момент они получили дар различения этих языков. Иногда бывает так, что мы, живя нашей обыденной жизнью, чувствуем эту разобщённость. И в самом человеке разобщённость, и в его семье, когда живут вместе два человека, казалось бы, говорят на одном языке, но совершенно друг друга не понимают. Разобщение часто идёт ещё дальше, когда благодать Божия покидает не только одного человека, его семью, а когда она покидает народ. Или же – целую страну. Иногда это попускается промыслительно, с тем чтобы люди восстали вновь в духе, и в силе, и в правде. Какая разобщённость, посмотрите, сегодня между русскими людьми! Такое чувство, что мы иногда даже стыдимся друг друга. Мне пришлось побывать за границей, на Святой Земле, и там произошел такой случай. Мы остановились в одном месте, в Тивериаде, чтобы немножко перекусить по пути, и увидели двух русских – они сидели невдалеке и разговаривали по-русски. Как только они поняли, что и мы русские, то сразу стали говорить по-английски. Что может быть более глупым или чудным? Люди стесняются друг друга, стесняются своего языка, стараются даже не узнавать своих соотечественников. Не есть ли и это тоже следствие потери благодати Божией? Ведь человек в благодати, наоборот, стремится к своей Родине, стремится к своей вере. В нашей истории бывали такие трудные периоды, когда Господь после всевозможных испытаний, войн и других ужасных событий вдруг давал благодать Божию по молитвам великих угодников Божиих – и народ вновь соединялся в такой монолит, что становился непобедимым. Вы, может быть, вспомните это по тем событиям, которые происходили, когда перед Куликовской битвой молился преподобный Сергий Радонежский, или святитель Ермоген, священномученик и Патриарх Московский, во время нашествия поляков. Это были труднейшие времена в жизни нашего Отечества, когда решалась судьба – быть или не быть России и Православию. На Православие не так наступали татаро-монголы, как наступали католики, которые буквально крушили на своём пути все православные святыни, жгли чудотворные иконы, глумились над мощами. В 1812 году, когда французы вошли в Кремль, в Чудов монастырь, один из французских генералов кощунственно выбросил мощи святителя Алексия, митрополита Московского, на двор и устроил себе в алтаре спальню, считая себя при этом христианином. Были трудные испытания для России, но тем не менее Россия восстала. Она не только восстала, но и показала свою силу и показала её только в благодати Божией. Кутузов, как вы знаете, был одним из самых дивных молитвенников. Перед каждым сражением, когда наши войска шли в бой, служился молебен. Он путешествовал, всё время не расставаясь со своей походной часовней. У него была в часовне Казанская икона Божией Матери, которой он молился, просил Матерь Божию, чтобы Она защитила, заступила. Он никогда не кичился своей силой, своей властью, никогда не гордился тем, что он талантливый полководец. Он всегда со смирением припадал к иконе Божией Матери, молился, чтобы Она дала благодать на битву, исполнила его мудрости, цельности внутренней. Это был человек высочайшей, благочестивейшей жизни, и он явил как мирянин подвиг православного исповедничества в нашей истории, в такой, казалось бы, жизни, которая не являла собой ни мученичества, ни страстотерпения, – что же это за подвиг? А это на самом деле подвиг – быть настоящим православным человеком. Это настоящий подвиг. Где бы ты ни был – быть православным человеком. И когда человек достигает этого через борьбу с самим собой, прежде всего, через те испытания, которые он проходит, он исполняется Духа Святого. И если в Пятидесятницу нам дан образ схождения огненных языков на святых апостолов, то мы видим этот дар и в наших русских святых. А иногда в нашей собственной жизни мы встречаем людей, исполненных благодати Святаго Духа, и мы чувствуем – да, это благодать, данная Господом. Благодать, которая исполняет человека всевозможных даров, – это дар любви, дар молитвы, дар ухода за больными людьми, исключительно высокий дар. Я знал женщину, которая ходила за своей парализованной матерью десять лет. При этом её муж, не вытерпев такого искушения – жить всё время с больным человеком – бросил её. Детей у них не было. Такое невероятное испытание. И она совершенно изменилась. Была одним человеком, а потом стала совершенно другим – исполненным благодати Святаго Духа и смирения. Это в каком-то смысле – тоже схождение благодати Святаго Духа на человека, когда человек по смирению своему, по своему труду, по любви, становится достойным того, чтобы благодать Божия вошла в его сердце. Пятидесятница сегодня в нашем храме. Дух Святый преизобильно изливается на каждого из нас. Сегодня, в этот дивный праздник, постараемся тоже потрудиться и быть достойными, чтобы воспринять благодать Святаго Духа каждый в свою меру; кто насколько смиряется или терпит, трудится, борется с собой, – в ту же меру воспримет благодать Святаго Духа, спасающую и исцеляющую нас и ведущую в Царство Небесное. Аминь.

7

ДЕНЬ ПРОЩАНИЯ

9

Слово на похоронах священника Алексия Грачёва 7 мая 1998 года

Архиепископ Истринский АРСЕНИЙ

Ваше Преосвященство, досточтимые родственники, знакомые, близкие, прихожане Рождественского храма! Печальное событие, происшедшее в приходе, собрало нас сегодня к этому храму, чтобы отдать последнее целование нашему собрату, сослужителю, отцу, другу, просто человеку, который, получив светское образование, счел его неполным и получил духовное образование, чтобы быть полезным людям как пастырь и как гражданин.

Вы сами знаете, какова была энергия отца Алексия. Иногда казалось, что он весь находится в движении и не знает ни минуты покоя. И естественно, что человек, обладающий такой настойчивостью, как отец Алексий, начал активно участвовать в процессе, который бы позволил возродить храм во имя Святой Троицы при институте Склифосовского. Однако ситуация вокруг возвращения храма Церкви была настолько сложной, что отцу Алексию пришлось испытать немалые трудности. Мы глубоко сопереживали ему и морально его поддерживали как в этих испытаниях, так и в других, связанных с трагическим периодом в истории нашего государства. Трудясь со свойственной ему энергией и служа для тех, кто оказался в те дни в институте Склифосовского, он, по его свидетельству, многих и крестил, и исповедовал, и утешал. Отец Алексий принимал самое горячее участие в миссии Церкви в Ожоговом центре и в других корпусах, которые он со своими духовными чадами часто посещал, давая всё то, что необходимо для лечащих и лечащихся.

Трагическая весть о гибели отца Алексия и отца Романа погрузила всех нас в глубокое раздумье. Никак не хотелось верить, что эти два прекрасных человека, которые изливали свои сердечные думы в песнях и кантах, ушли из жизни.

Аудиокассеты с их песнопениями расходились по нашей стране, чтобы дать утешение тем, кто ищет Бога, дать им возможность в часы досуга услышать то, что воспитывает чувство нравственного долга, нравственное отношение к Богу и к ближнему.

И вот сегодня мы с вами дадим последнее целование тому, который с нами бок о бок из года в год служил, трудился, проповедуя неустанно Слово Божие, потому что всем своим сердцем, всей глубиной своего ума он воспринял тот Завет Евангелия, которому и следовал. И Святейший Патриарх, направляя меня на совершение погребения, просил огласить его слова сочувствия, которые в первую очередь обращены к супруге отца Алексия – матушке Ирине. С благословения Святейшего Патриарха я оглашу это послание, которое касается каждого из нас. Потому что в сознании тех, кто знал или видел отца Алексия, осталось что-то, что наполняло и одухотворяло его.

ПОСЛАНИЕ
Святейшего Патриарха Алексия
в связи с трагической кончиной
священника Алексия Грачёва

Дорогая матушка, выражаю Вам, родным и близким, а также прихожанам церкви Рождества Христова в Митине глубокое соболезнование в связи с трагической кончиной священника Алексия Грачёва в автокатастрофе. Отец Алексий, врач-педиатр по образованию, стал иереем в 90-м году. За недолгое время своего пастырского служения он показал себя способным, самоотверженным и энергичным священником. Помимо своих прямых обязанностей как служителя Престола Божия он регулярно оказывал профессиональную медицинскую помощь и проводил осмотры детей из православных семей, консультировал тех, кто обращался к нему за врачебным советом. Несмотря на свою занятость, он сумел издать несколько небольших, но содержательных книг, где в доступной форме с православной точки зрения раскрыл должное отношение родителей к заболеваниям своих детей. Кроме того, почивший батюшка имел незаурядные музыкальные способности и как талантливый аккомпаниатор внёс вместе с покойным архидиаконом Романом (Тамбергом) заметную лепту в возрождение традиций православной духовной песни. Они вместе трудились и вместе приняли кончину. Отец Алексий много потрудился и в качестве настоятеля храма во имя Святой Троицы при Шереметевском странноприимном доме, нынешнем Институте скорой помощи им. Склифосовского, всемерно способствуя решению вопроса о передаче храма Церкви и возобновлении в нём богослужений. Всеблагий Господь по Своему Промыслу заканчивает жизнь человеческую на земле в разные, иные одному Ему ведомые сроки. Отец Алексий был призван Господом в расцвете лет, так было угодно Богу. Всем нам рано или поздно также надлежит перейти ту таинственную черту, которая отделяет нас от грядущей Вечности. Покойный священнослужитель достойно нёс свой пастырский крест и был любим всеми, кто знал его, как добрый и любвеобильный пастырь и заботливый врач. Давая ему последнее целование, думаю: пусть твоя искренняя вера, добрые дела и наша общая молитва будут содействовать и помогать тебе в ответственном предстоянии пред Нелицеприятным Судией. Вечная память почившему труженику на Ниве Божией!

Алексий,
Патриарх Московский и Всея Руси

Святейший Патриарх выразил всю свою скорбь, потому что тяжело и трудно терять энергичных, деятельных и глубоко верующих служителей Церкви Христовой.

Дорогие мои! Будем помнить тех, которые потрудились больше нас, и воздадим им хвалу. Наш христианский долг заключается в том, что мы должны всемерно помогать всем тем, кто нуждается в нашей помощи.

12

Надгробное слово архимандрита Алексия (Поликарпова)

Когда не только слабые женщины плачут, но и мужчины проливают слёзы, мы должны особенно твердо, особенно убежденно сказать в себе: "Да будет воля Твоя!". Не слепая и жестокая, но воля благая и совершенная. Господь взял Своё создание к Себе, и мы молим Его и просим, чтобы Он простил ему грехи. И мы твердо веруем, что Господь берёт человека к Себе тогда, когда он вполне созрел для жизни вечной. Трудно такому человеку, как отец Алексий, возглашать "Вечную память", молиться о его вечном покое, потому что он помнится всегда живым и радостным. Он многое успел, многое сделал, но ещё больше хотел сделать. Столь ранний уход отца Алексия был для всех неожиданным, но Бог рассудил так. Да будет воля Твоя! Своей любовью, своей лаской и вниманием он привлек к себе, как и всякий пастырь, множество людей. Не только прихожане здешнего, вновь открытого храма, но и из Крылатского, и Солнцева, и многих других мест приходили сюда люди для того, чтобы получить не формальный ответ, а ласку и любовь, ту любовь, в которой мы все так нуждаемся. И в нынешний день мы просим, чтобы Господь все его добрые намерения принял. Как говорит святитель Иоанн Златоуст: "Господь и намерения целует", то есть приветствует и задуманное. И пусть Господь вменит это нашему отцу Алексию наравне с тем, что он уже сделал. Он был любящим отцом, внимательным мужем, сыном. Путь его начался от духовного наставника, отца Василия Владышевского, затем он пришел в Лавру, поступил в Семинарию. Будучи человеком семейным, он прошел через многие трудности, через испытания. Горячо и искренне любил Бога. И если согрешал как человек, то горячо и искренне каялся и имел намерение исправиться. Чего же не успел он – помолимся о нём, чтобы Господь не вменил ему греха, чтобы Господь простил его, яко Благ и Милосерд. Христос воскресе!

14

Надгробное слово протоиерея Феодора Соколова

В эти Пасхальные дни Господь наш Иисус Христос собрал нас у гроба почившего отца Алексия не только для того, чтобы отдать ему наше последнее христианское целование, но и для того, чтобы воспеть победу жизни над смертью. Апостол Павел говорит: "Не хочу вас оставить в неведении о умерших, чтобы вы не скорбели". Это он говорил людям, которые только начинали свой путь за Господом. И мы сегодня в пасхальных песнопениях свидетельствуем, что смерти нет. Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало. И поэтому для нас кончина нашего и друга, и сослужителя является началом его нового служения Господу, началом его новой вечной жизни. Святейший Патриарх в своём послании родственникам отметил, как широк был путь служения отца Алексия. Я хочу лишь уточнить, что он был врачом детским. Он лечил деток первого месяца жизни. Эти младенцы требуют самого большого внимания, самой большой заботы. Приходит на ум, что помимо этих младенцев по плоти, которых отец Алексий пользовал по своему врачебному долгу, в годы его священного служения было во много раз больше "младенцев" – взрослых, только что обратившихся к Богу, и здесь, в Митине, и в институте Склифосовского, и в воинской части, где он также нёс пастырское служение. Проходит время, младенцы растут, взрослеют, и им нужно больше и больше внимания. Наша человеческая жизнь полна и суеты, и болезней, и различных обстояний. И мне кажется, что Господь, видя пастырскую душу доброго пастыря отца Алексия, призвал его в Свои небесные обители для того, чтобы он молился за этих взрослых младенцев, которые родились от купели, которые пришли ко Господу в эти последние годы через его служение Церкви, чтобы он, стоя перед Престолом Божиим в Царствии Небесном и назирая оттуда, их наставлял. Ибо для нас нет этой разлуки, для нас жизнь жительствует, для нас продолжается его служение в ином мире. И вот мы вместе с Иоанном Златоустом можем сегодня воскликнуть: "Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?" Аминь. Христос воскресе! † Конец первой части Перейти ко второй части

---